я однажды насчитал пятерых прихожан, а когда холодно, их бывает еще меньше. Вот это, любезный мой Хедемайер, я и называю протестантской свободой. Мы можем ходить в церковь и не ходить в церковь, и спасаться каждый на свой манер. Да-с, друзья мои, так было всегда в земле Пруссия, и так оно и останется, несмотря на все разговоры о Каноссе. Вопрос о спасении души всегда идет в ногу со страхом, а страха еще нет. Во всяком случае, это не тот вопрос, от коего зависит судьба мира или хотя бы государства. Она зависит совсем от другого. «Пруссия держится на плечах армии надежнее, чем земля на плечах Атланта». Так сказал великий Фридрих, и в этом вся суть. Это и есть главный вопрос. Да-с, господа, вопрос жизни и смерти. Если кто имеет значение, так это унтер-офицер и ефрейтор, а не церковный дьячок и не школьный учитель. Значение имеет штабной офицер, а не советник консистории. А теперь оглянитесь вокруг. Что вы видите? Вы видите, что при назначении на самые ключевые должности происходят грубейшие промахи. Я имею в виду должности от генерал-майора и выше. Все, кто приписывает себе более широкий кругозор, на самом деле болваны или сумасброды, творящие произвол. А во многих случаях это просто клики.
– Вы имеете в виду…
– Кабинет. Я не собираюсь отмалчиваться, я человек откровенный. Я имею в виду правительство, которое, кажется, поставило себе целью покончить с традициями армии. Говоря о традициях, я, разумеется, имею в виду традиции Фридриха Великого. Чего нам сегодня не хватает, так это старинных фамилий, старинных имен из коренных провинций. А всякие там инородцы…
Крачиньски, чьи два брата служили в русской армии, а третий в австрийской, усмехнулся с чувством военно-министерского превосходства. Но фон Россов гнул свое.
– Глава кабинета министров, хоть он и происходит из старого лифляндского рода, с моей точки зрения, – homo novus[145]. К несчастью, он не имеет представления о духовной значимости офицерства. Подавай ему образованных. Бред. Знания и талант разрушительны, поскольку воспитывают задавак. Эти шалости хороши для профессоров, адвокатов и болтунов, вообще для всех, кто нынче называет себя парламентариями. А государству от них какая польза? Государству нужно иное. Главное – образ мыслей, благонадежность, верность своим корням. А ее хранят лишь те, кто сражались еще при Креммер-Дамме, при Кетцер-Ангермюнде[146]. Но это нынче не в цене. Нынче таких людей не замечают. Непостижимо. Ибо высокая дисциплина, в конечном счете, есть вопрос лояльности. И Гогенцоллернам это известно. Но они не любят вмешиваться и слишком скромны, они полагают, что канцелярские деятели (кстати, и у армии есть своя канцелярия) разберутся без них. А те заговаривают им зубы и оставляют в дураках. Положение унизительное. А самое скверное, что его нельзя изменить. Наполеон не воевал в одиночку, и Гогенцоллерны не могут лично и персонально заниматься всеми делами и заглядывать во все углы администрации. В этом-то и дело, любезный мой тайный советник. Здесь и только здесь наша Каносса. Свобода прессы, свобода слова, свобода совести все это чепуха, балласт, от него больше вреда, чем пользы.
