Через полчаса происходящее в комнате напоминало сцену из жизни дурдома. Шурик и Миша валялись на кровати и с идиотским хохотом спихивали друг друга на пол. Андрей целовался с миниатюрной девушкой, с которой познакомился в коридоре пять минут назад. Спаниэль с озверевшим видом изо всех сил молотил кулаками по дверце шкафа. Несколько человек курили в открытом окне, лежа на подоконнике и свесившись головами вниз.
Кто-то принес гитару, и Миша стал петь песни из советских мультиков. "В коробке с карандашами сегодня прошел дождик..." Все расчувствовались: кто-то подпевал, кто-то танцевал, кто-то наливал и выпивал. Ощущая невероятный прилив сил и сильнейшую симпатию ко всем присутствующим, я поднял вверх кружку с водкой и стал выкрикивать, параллельно стаскивая с себя одежду:
— Вы! Они! И я! Да! Отсюда — туда, оттуда — сюда! Только вперед! И все! Всегда! Везде! Свобода — это я! Все — за мной!
Оставшись совершенно голым, я проглотил водку и швырнул кружку на пол. Зараженные моим воодушевлением, все дружно заорали и стали сбрасывать с себя одежду. Это было похоже на массовое помешательство. Распевая хором "Ведь была, как Буратино, я когда-то молода!", мы бесновались в этой бетонной комнате, как стая обезумевших орангутангов: метались из стороны в сторону со звериными воплями, бегали по кругу, прыгали на стены, кувыркались, стояли на голове, истошно орали в окно. Толик вскочил на подоконник и бегал по нему, ежесекундно рискуя свалиться вниз.
Всеобщему веселью не поддался только Дед — студент откуда-то из России, получивший это прозвище за рыжую бороду и тяжеловесную серьезность. Смертельно пьяный, он лежал на кровати с суровым видом и громко повторял:
— Успокойтесь вы! Успокойтесь, я сказал! Че вы, как пидоры, голышом бегаете?
— Лучше быть пидором, чем быдлом! — крикнул Миша, пробегая мимо.
— Че ты сказал? — Дед, угрожающе сдвинув брови, попытался подняться с кровати, но завалился на спину. — Считаю это оскорблением и требую сатисфакции!
— К тебе лично это не относится, Дедуля! — крикнул Миша и чмокнул Деда в лоб.
— Тьфу ты! Да отвали же! — ворчал Дед, отпихивая Мишу от себя с невольной усмешкой.
Время от времени полтора десятка голых людей выскакивали за дверь и бегали по коридору с криками "Свобода — это я!", приводя в оцепенение вышедших покурить обитателей общаги. Мир был маленьким и послушным. Все было замечательно. Будущее не имело никакого значения.
Здесь, на двенадцатом этаже студенческой общаги, в комнате с рваными обоями будущие менеджеры, дипломаты, переводчики, программисты, инженеры, архитекторы, журналисты и музыканты пока еще говорили на одном языке и хорошо понимали друг друга. А за окном свинцовые тучи медленно наваливались всем своим чудовищным весом на худые пыльные деревья. Серые пятиэтажки торчали из холодной земли, как могильные памятники на сельском кладбище, затерянном среди бескрайних мертвых болот, с надгробными венками из пластмассовых растений и портретами усопших земляков. Мы всего этого не замечали; мы видели только лучи далекого солнца, с трудом пробивающиеся сквозь промозглый туман. Мы были совершенно свободны — свободны говорить и делать все, что захотим, по крайней мере здесь и сейчас, в комнате с рваными обоями, на двенадцатом этаже студенческой общаги.
