Сутулый, как многие очень высокие люди, костлявый, похожий на знаменитого ламанчского рыцаря, капитан успел даже побриться. Но его длинное лицо с большим носом над желтоватыми усами было землисто-вишневым, и отмороженная кожа пузырилась на скулах. Богданов, радостно улыбаясь, пожал обеими руками ледяную руку командира батальона и предложил ему сесть. Кто-то подал стул, и Подласкин осторожно опустился на него, не откидываясь на спинку. На морозе он потерял голос и докладывал медленным, трудным шопотом. Офицеры штаба слушали, толпясь вокруг стола. Когда Подласкин упомянул о ефрейторе Беляевой, комдив перебил его:
— Геройская девушка… У тебя все такие? — и рассказал капитану о том, как погибла его разведчица.
— Геройская девушка! — прошептал, помолчав, Подласкин.
Он знал о доблести людей так много, что, казалось — ничто не могло удивить его или растрогать. Но он был старым воином и поэтому испытал то особое скупое чувство солдатского уважения, которое драгоценно, как орден. Оно бывает похоже на память о долго проживших и много поработавших на своем веку людях, сполна заплативших по всем долгам. К нему примешивается гордость за товарища и новая, свежая ненависть к врагу.
— Чудесная девушка! — сказал Богданов задумчиво и негрустно.
Командиры, стоявшие вокруг, согласились с ним.
— Давно она у тебя служила?
— Нет, пришла с пополнением.
— Ну, давай дальше, — сказал комдив.
— Так и держались, товарищ полковник: отбивали по десять атак на день… А об условиях вам Беляева, докладывала.
— Да, она тут подробно говорила, — сказал Богданов.
Он распорядился о размещении батальона на отдых и приказал представить списки отличившихся для награждения.
— Баньку истопите обязательно, — напомнил комдив.
— Так точно, — сказал Подласкин, и его отмороженное лицо сложилось в робкую улыбку при мысли об этом нехитром наслаждении.
Богданов встал, и следом поднялся командир батальона.
— Спасибо, капитан! — громко и строго сказал полковник.
Подласкин почему-то отступил на шаг, вытянул руки по швам и, силясь ответить так же громко, сказал неистовым шопотом:
— Служу Советскому Союзу!
По уходе капитана Богданов еще работал некоторое время. Он и его помощники были очень утомлены, поэтому почти не говорили о вчерашней победе. Коротко доложив и выслушав приказ, люди уходили делать то, что стало важным и необходимым сегодня. Их отношение к комдиву наружно не изменилось, но во взглядах, обращенных на полковника, даже в удовольствии, с которым люди выполняли его приказы, было заметно то новое, что сопутствовало теперь Богданову в мнении окружающих. Казалось, с минуты, когда комдив не посчитался с усталостью людей, он приобрел их доверие. Но и самому полковнику все это стало понятно позднее, так как думать сейчас о чем-либо, не относящемся непосредственно к новой боевой задаче, он не мог.
