— Хороший платок… Совсем как ненадеванный. Я из ямы на огороде вынул. Да и на кой он мне… А ты все-таки девка, — убеждал Степан.
Жизнь, понятная ему и любимая им, прекратилась вместе со смертью матери. Все, происходившее потом — бой, пожары, приход множества людей, кровь и холод, — было естественным следствием этой непоправимой гибели. Мир стал непонятен и страшен, потому что перестала существовать единственная женщина, вносившая стройный порядок во вселенную, известную Степану. Даже дом, в котором было знакомо каждое бревно, каждый угол, скрип половицы, запах в сенях, — стал другим, враждебным, слишком просторным. Предметы, привычные и послушные в руках матери — ведро, топор, скалка, утюг, — налились странной тяжестью и отовсюду угрожали Степану. В первые дни по уходе немцев он трепетал перед всяким новым человеком, переступившим порог. И он задабривал больших, шумных, вооруженных, часто сердитых людей, он готов был отдать им все, чтобы откупиться. Потом Степан несколько отошел. Но ничто уже не имело для него цены и смысла, кроме силы, необходимой для борьбы со злом. И ныне мальчик хотел лишь выразить свою признательность тем, кто эту силу великодушно предоставлял в его распоряжение. Не сожалея и не задумываясь, он дарил взрослым все, что было накоплено здесь долгими годами. Мальчик наделял бойцов отцовским бельем, штопанными носками, подушками, полотенцами — всеми сокровищами, доставшимися ему в наследство.
— Ну, бери, бери, — повторял Степан и, скомкав платок, совал его Шуре в руки.
Поняв вдруг, какой подарок делает ей мальчик, видевший эти розы только на голове матери. Шура сказала:
— Ну, спасибо… Я платок под шинель надену, теплее будет.
— Конечно, теплее, — пробормотал Степан.
От платка шел сильный запах сырой земли. И, всхлипнув, охваченная нестерпимой жалостью, глотая слезы, Шура обняла Степана. Осторожно, чтобы не обидеть девушку, мальчик высвободился.
— Беляева, не спишь? — услышала девушка и обернулась.
Телефонист Белкин стоял внизу и шарил рукой по краю печи. Было видно лишь его круглое лицо с редкими усиками.
— Слышала? Отступаем, — сказал Белкин таким тоном, словно давно предвидел это.
Шура молчала, не понимая. Белкин нашарил варежки и, надевая их, повторил:
— Отступаем, говорю…
Шура быстро взглянула на Степана.
— Тише, чорт! — закричала она.
— Белозуб первый драпанул… — понизив голос, сказал Белкин.
— Белозуб?.. Врешь!
— Неинтересно мне врать. Он сейчас сам прискакал и сразу к полковнику. Понятно? Нет?
