Динни, которая слушала, не сводя глаз с подёргивающегося лица дяди, сказала:
— Просто поразительно, сколько может сделать человек, когда он один.
Сэр Лоренс недоуменно вставил в глаз монокль:
— Ты позаимствовала у тётки привычку перескакивать с одного на другое?
— Кто не встретил одобрения у мира, тот может обойтись и без него.
— «Отдать весь мир за любовь» — очень рыцарственный девиз, Динни, но его уже пробовали претворить в жизнь и сочли неосуществимым. Одностороннее самопожертвование — ненадёжная основа совместной жизни, потому что оскорбляет другую сторону.
— Я не требую больше счастья, чем получает большинство людей.
— Я мечтал об иной участи для тебя, Динни.
— Обедать! — скомандовала леди Монт, появляясь в дверях. — Динни, есть у вас дома пылесос?
По дороге в столовую она пояснила:
— Теперь этой машиной стали чистить лошадей.
— Хорошо бы пройтись ею по людям, чтобы выбить из них страхи и предрассудки, — отозвалась Динни. — Впрочем, дядя Лоренс не одобрил бы такое предложение.
— А, значит вы поговорили! Можете идти, Блор.
Когда дворецкий вышел, леди Монт прибавила:
— Я всё думаю о твоём отце, Динни.
— Я тоже.
— Мне удавалось убеждать его. Но ты ведь ему дочь. А всё-таки надо…
— Эм! — предостерёг сэр Лоренс.
В столовую вошёл Блор.
— Да, — объявила леди Монт, — обряды — это так тягостно! Я никогда не любила крестин. Только зря мучишь ребёнка и суёшь его в руки постороннему, а тому бы только купель да библия. А почему на купелях изображают папоротник? Нет, не на купелях, а на призовых кубках за стрельбу из лука. Дядя Катберт выиграл однажды такой кубок, когда был викарием. Так принято. Все это очень огорчительно.
— Тётя Эм, — сказала Динни, — пусть, мои мелкие личные дела никого не огорчают. Это всё, чего я прошу. Если люди не станут огорчаться и беспокоиться из-за нас, мы с Уилфридом можем быть счастливы.
— Ты умница! Лоренс, передай это Майклу. Блор, хересу мисс Динни.
Динни пригубила херес и взглянула через стол на тётку. Вид её действовал успокоительно — приподнятые брови, опущенные веки, орлиный нос и словно припудренная шевелюра над ещё красивыми шеей, плечами и бюстом.
В такси, увозившем её на Пэддингтонский вокзал, девушка так живо представила себе Уилфрида наедине с нависшей над ним угрозой, что чуть было не наклонилась, чтобы бросить шофёру: «На Корк-стрит». Машина сделала поворот. Прид-стрит? Да, видимо, так. Все горести мира рождаются из столкновения любви с любовью. Как всё было бы просто, если бы родные Динни не любили её, а она не любила их!
