и отписать в завещании свое имущество мистеру Глэдстону, премьер-министру, почившему несколькими годами ранее, он уже никогда не был прежним. Его смерть полгода спустя принесла облегчение его племяннику – и некоторые перемены в политике издательства.
Перемены, однако, вводились постепенно и разумно. Племянник не был ни дураком, ни лицемером. Личное руководство доктора Олвина Стрэнджа Проссерса было отныне для фирмы утрачено: более того, единственное посмертное творение великого человека, некоторое число разрозненных заметок для «Полночной беседы с Рахабом», едва ли годилось для публикации. Тем не менее имя Проссерса еще кое-что значило для читающей публики, а расположением публики не разбрасываются. В издательском ремесле не обязательно делать деньги на сенсационных беседах с мудрецами или прописных истинах веры. И следующим лозунгом «проссерсов» сделалось «Образование»: образование во всех областях знания.
И потому теперь с помощью Барнаби «проссерсы» несли с верхнего конца Чэнсери-лейн к домашнему очагу знания.
Сегодня в кабинет к Барнаби главный редактор Стейнер пришел с вопросом:
– Послушайте, Раш, вы на Уимблдон ездите?
– Когда есть билеты. Удовольствие не стоит очередей.
– У Долли есть билеты на следующую неделю. Она спрашивала, не отвезете ли вы ее. Вы говорили, что остаетесь в Лондоне, верно?
– Да. С радостью. В какой день?
Время от времени он обедал у Стейнеров. Долли была маленькой, светловолосой, пушистой и кругленькой и выглядела на двадцать лет моложе мужа. В «Правилах для жен» («Проссерс», 2 шиллинга 6 пенсов) говорилось: «Никогда не позволяйте мужу принимать вас как должное. Показывайте ему, что находите его друзей-мужчин привлекательными, и он поймет, что тоже должен стараться быть привлекательным для вас». Решив, что негоже сомневаться в советах «Проссерса», Долли ясно дала понять мужу, что находит Барнаби привлекательным, а Стейнер, догадавшись, что Барнаби влюблен в другую, ясно дал понять жене, что нисколечко не ревнует. Долли это разочаровало, зато дало их с Барнаби дружбе своего рода полную юмора свободу, которой радовались оба.
– В четверг, – сказал Стейнер. – Вас устроит?
– О! Какая жалость.
– Заняты?
– Да. Проклятие! Как раз в этот единственный день.
– И поменять, наверное, нельзя?
«Можно ли? Стоит ли?» – быстро думал Барнаби. Как раз так с ним поступала Хлоя, а он с ней – никогда. Уговор с ней был для него священным. Они определенно условились провести четверг вместе, и это твердо значилось у него на повестке дня. Если пытаться поменять теперь, то придется позвонить и не получить ответа, и позвонить снова и услышать проклятый гудок «занято», а потом дозвониться, а она скажет, мол, не уверена, и захочет знать, с кем он выходит в свет и как выглядит Долли, а Долли уже обещала ему, все ждет и ждет и в результате не может найти кого-то другого… Нет, слишком уж все сложно. Да и какая разница, если у него будет четверг с Хлоей?
