Несколько особняком в творчестве писателя стоят сборник новелл "Золотая свадьба Фигаро" (1985) и повесть "Венецианский карнавал" (1997). В обеих этих книгах (и в пока лишь анонсированных "Библейских апокрифах") автор развивает традицию чапековского апокрифа - произведения, дающего новую трактовку библейского, евангельского, легендарного или литературного сюжета. В первой из названных книг Авигдор Даган знакомит читателя с потомком севильского цирюльника, пытается разгадать обстоятельства и причины возникновения рассказа Франца Кафки "Возвращение" (еще раз он обращается к фигуре своего знаменитого пражского земляка в новеллистическом сборнике "Кафка в Иерусалиме", 1996), по-новому излагает историю принца Гамлета и трактует легенду о глиняном истукане Големе, оживавшем по воле средневекового пражского раввина. В повести "Венецианский карнавал" рассказывается об одном из "земных" визитов Фауста и Мефистофеля (продав свою душу властителю ада, ученый-де оговорил право каждые сто лет возвращаться на землю, дабы узнать, чего за это время достигло человечество). Размышляя об итогах научной революции ХХ века, писатель, так же как и Чапек, приходит к убеждению, что всякое новое научное открытие несет с собой новую угрозу человечеству, но вместе с тем по-чапековски не теряет надежды, что когда-нибудь на Земле установятся мир и справедливость.
В повести "Венецианский карнавал", а позднее в сборнике "Рассказы из старого цилиндра" (1998) и романе "Желтый дом" (2003), Авигдор Даган опирается на свой опыт дипломата. Отказавшись от намерения написать "Воспоминания", он рассказывает о своих встречах со множеством выдающихся деятелей политики и культуры ("Встречи", 1994).
Видный чешский прозаик Эдуард Басс назвал своих собратьев по перу современными сказочниками. "Сказочник, - писал он, - не скрывает, что ведет нас в царство фантазии, тогда как мы, позднейшие его последователи, считаем делом своей чести соединить фантазию с реальностью". Почти все книги прозаика Виктора Фишля - Авигдора Дагана - это своего рода сказки для взрослых. Вопреки трагической реальности ХХ века, мир его персонажей ближе миру Диккенса и Жорж Санд, чем миру Достоевского и Кафки. В этом, вероятно, сказалось воздействие на него чешской прозы, которая, начиная от классиков ХIХ века Божены Нeмцовой и Яна Неруды и кончая Карелом Чапеком, была пронизана верой в торжество человеческой доброты.
