Словом, я не знал ни сна, ни покоя, и все напрасно. Враг никак не проявлял себя. Никакой ниточки, а ведь она должна быть. Должна! Я рассуждал так: если задача агента — передача разведданных о нашем переднем крае, то, сидя во втором эшелоне, он терял всякую ценность. Поэтому он будет искать повод попасть на передовые позиции, к этому его могла подтолкнуть и забота о собственной безопасности, там у него больше возможностей уйти в случае провала.
И вот такой случай произошел, к тому же во взводе связи.
Был обеденный час. Связисты ушли в столовую. Командир взвода лейтенант Егоров задержался за рабочим столом — просматривал документы. Он не сразу обратил внимание, что в помещении остался сержант Соловьев. Сержант против обыкновения выглядел несколько растерянным, в руках держал свой вещмешок и точно не знал, что с ним делать.
— В чем дело, сержант? — спросил Егоров. — Почему не идете на обед?
Такой естественный вопрос будто смутил Соловьева.
— Сейчас... иду, — ответил он, продолжая держать вещмешок в руках.
— Что случилось? — снова спросил Егоров. — Положите мешок, объясните, что же произошло?
Соловьев опустил вещмешок на пол, медленно приблизился к столу.
— Я, товарищ лейтенант, хотел обратиться к вам с просьбой, — как-то нерешительно начал он. — Если вы располагаете временем, прошу выслушать меня. Если вы помните, когда мы переходили сюда, я по вашему приказу остался сопровождать имущество полка. Все уже было упаковано и погружено, когда какие-то гражданские люди принесли раненого солдата. Ранение было тяжелое, смертельное. Автоматная очередь в живот. А солдат был в полном сознании. Говорил, повторяя одно и то же: «Я поправлюсь, мы с тобой дойдем до Берлина. Если умру, ты отомсти за меня... отомсти...». Мы оказались земляками. Он умер по дороге в медсанбат. Он умер, но его слова день и ночь стоят у меня в ушах... — Соловьев поглядел в окно, вздохнул. — Поэтому прошу вас, товарищ лейтенант, отпустить меня на передовую.
— Просишься в бой? В стрелковую роту? — Егоров не смог скрыть удивления.
— Именно так, товарищ лейтенант, в бой, в атаку, с винтовкой в руках, — мимолетная усмешка тронула губы сержанта. — Если я вас не убедил, то есть не обосновал причину тому, добавлю еще: меня мучает совесть, что я отсиживаюсь в штабе, когда другие гибнут. Что я скажу людям, землякам после войны?..
— Прекратите демагогию, сержант! — не выдержал Егоров. Он чувствовал фальшь и в голосе Соловьева, и в самих словах, видел его уклончивый взгляд, и в нем нарастала неприязнь к нему. Егоров знал Соловьева как хорошего радиста, исполнительного, дисциплинированного солдата. Ну, а что же он представляет собой как человек? Необщительный, даже скрытный, и это все. А может быть, его в самом деле совесть мучает? Хотя по виду этого не скажешь... — Я просто так замены вам не найду, сержант, — произнес Егоров хмуро. — Но вопроса не снимаю. Обдумаю. Можете идти...
