Парень посмотрел на монаха со слезами на глазах и сложил руки в молитвенном жесте: — Если на то воля Бога:
— Да, — пробормотал монах. — Бог, наверное, не будет против. Но что я скажу аббату?
— Какому аббату? Он то тут причем?
— А, ничего, ничего. Ложись и накрывайся. Я запрещаю тебе задавать вопросы. Не стоит переутомляться.
Отец госпитальер ушел, но через некоторое время вновь заглянул к больному. Тот был доволен, крутил головой. Монах пробормотал:
— Парень здоровый, как Бог на небе. Но что же я скажу аббату?
Около полудня святейший ученый вернулся из Фонтенбло. От него веяло здоровьем, хорошим настроением и свежестью.
— Как дела, мой дорогой? — обратился он к отцу Зефирину, — могу я забрать останки? Когда умер этот бедолага?
— Ах, ваше преосвященство, я уже и не верю, что он вообще умрет.
— Как так? Что это значит?
— Кажется, он собрался жить дальше. Снадобье, которое ему дал, поставило его на ноги.
— Ох, — пробормотал аббат, потирая своей узкой розовой ладошкой подбородок. — Как все неудачно складывается.
— Это не моя вина, — ответил отец Зефирин. — Мне бы и в голову не пришло, что мой порошок может быть настолько эффективным. Это вы, извините, должны признать вину. Номер 46 давно был бы мертв и лежал бы выпотрошенный, если бы Вам не надо было ехать в Фонтенбло.
— Я хотел бы его осмотреть и увидеть, что утратил, — пробурчал аббат и приказал отвести его к постели больного.
— Ты знаешь, парень, — сказал он, прерывая молчание, сопровождавшее осмотр пациента, — доставил ты мне неудобства.
Больной посмотрел на него задумчиво.
— Да, да, мой дорогой. Уперся и выздоравливаешь. А у меня были такие надежды изучить твою утробу. У тебя должна быть небывалая полость живота.
Парень с трудом сглотнул слюну: — Ваше преосвященство должны меня извинить:
— Ну, что тут поделаешь? Коли так, то береги себя, чтобы выздороветь полностью. Я подожду. До следующего раза, дружище.
И еще раз Фонтенбло навлекло на аббата Александра Сегюр-Монтфокона неприятности. Произошло это когда вместо того, чтобы податься с большинством своих приятелей к границе, решил попрощаться с Корали, седьмой преемницей Нинон. И кто-то донес на него якобинцам. С первыми лучами солнца дом Корали был окружен, и аббат был арестован в одной сорочке — даже штаны надеть не позволили.
— Это будет неплохое зрелище, — сказал начальник стражи, — пусть народ видит, что сейчас даже дворяне одеваются как санкюлоты.
Это была неприятная прогулка. Аббат очень сожалел о своей туалетной шкатулке, которую не позволили взять с собой в тюрьму. В ней было множество важных и необходимых предметов, без иных было невозможно обойтись, как без воздуха или воды. Было неприятно, но теперь он должен был обходиться без всех этих щеточек, пилочек и расчесок. С растущим унынием присматривался аббат к своим выпестованным рукам. С каждым днем они выглядели все хуже. Ему позволили провести корректуру его труда о человеческой анатомии.
