– Малеска… Ма… Ма… Малес…
Несчастная индианка услышала его голос и подбежала к нему с плачем, полным и бешеной радости, и страха. Она опустила ребёнка на траву, прижала умирающего мужа к сердцу и, охваченная дикой печалью, поцеловала его мокрый лоб.
– Малеска, – пытаясь обнять её, сказал юноша, – моя бедная девочка, что с тобой станет? О боже, кто позаботится о моём мальчике?
Индианка отвела волосы с его мокрого лба и неистово всмотрелась в его лицо. Дрожь пробежала по её телу, когда она увидела холодные серые тени; затем её чёрные глаза загорелись, прекрасные губы искривило нечто более возвышенное, чем улыбка, её маленькая ручка указала на запад, и дикая религия её расы изверглась из её сердца потоком живой поэзии:
– Вон там, среди багровых облаков простираются индейские охотничьи угодья. Звёзды там очень яркие, и красный свет высится, как горы в сердце леса. Сахарный клён истекает соком круглый год, и дыхание оленя сладко, ибо его питают золотистый лавр и сочные ягоды. Там есть озеро яркого света. Индейские каноэ скользят по нему, как птицы по утреннему небу. Запад раздвинет облака, и великий вождь пройдёт через них. Запад сдвинет облака, и его белый сын предстанет пред ликом Великого Духа. Малеска и её мальчик последуют за ним. Кровь краснокожих бьётся в её сердце, и путь открыт. Озеро глубоко, и стрела остра; смерть придёт, когда Малеска призовёт её. В стране Великого Духа любовь сделает её голос нежной; белый человек услышит Малеску и снова прижмёт её к груди!
На лице умирающего охотника показалась едва заметная печальная улыбка, и он закашлял от боли, вызванной вовсе не смертью.
– Моя бедная девочка, – сказал он, слабо притягивая её горящее лицо к своим губам, – охотничьих угодий, о которых ты мечтаешь, не существует. У белых другая вера, и… О боже, я отберу у неё веру и ничего не дам взамен!
При последних словах охотника лицо индианки поникло, свет её дикой, поэтической веры угас, и в её сердце поселилось чувство холодного одиночества. Он умирал на её груди, и она не знала, куда он уходит. Она не знала и того, что их разлука не может быть вечной.
Губы умирающего человека двигались так, как будто он молился.
– Прости меня, отец милосердный! Прости меня за то, что я оставил эту бедную девочку в её языческом неведении, – пробормотал он, и его губы продолжили беззвучно двигаться. Несколько мгновений он лежал, утомлённый, затем его торжественный, трогательно серьёзный взгляд сосредоточился на лице девушки.
