Сержу казалось, что Лукреций Кар угадал его уныние и безысходность и пришел на помощь, переливая из желтых медовых глаз солнце, накопленное бог весть в каких сияющих сосняках.
– В каждом русском, даже в самом пропащем и гиблом, притаилась мечта о безгрешной счастливой жизни. В этой жизни отсутствуют порок и вражда, обрекающие нас на преждевременную смерть и уныние. Русская душа, даже если она ввергнута в ад, стремится в небо, в лазурь, к божественной, бестелесной красоте, «идеже несть ни болезни, ни печали», а одно чудесное солнечное существование…
Серж слушал его зачарованно. Это был посланник, спустившийся в катакомбу, где мучались и погибали несчастные. И он нес им надежду, не давал погибнуть, дарил солнечную лучистую силу.
– Об этом в сказках русских волхвов, в учении русских старцев, в теориях русских космистов, среди которых бесподобный Николай Федоров, провозгласивший идею земного бессмертия. Это они посылали Гагарина в Космос. Они целовали его в уста перед стартом. Они обнесли его вокруг земли и опустили в весеннюю, краснеющую маками казахстанскую степь…
Это была молитва. Был акафист святому. Была икона, которую Лукреций Кар внес в это затхлое подземелье, чтобы Серж не утратил веры. Чтобы в черной пещере возникла подземная церковь. И тогда молитва, как космический луч, пробьет бетонную толщу, и он снова обнимет бабушку, ее седую чудесную голову. Поцелует мать, ее душистые любимые руки. Станет рассматривать военную фотографию отца, его строгое сухое лицо. Поднимет из перламутровой пены Нинон.
Серж слушал Лукреция Кара, и у того в голосе были волнистые переливы, как у священника, восхищенного молитвенной песней.
– Согласись, мой друг, как мало космические переговоры Гагарина напоминают стихи поэтов Серебряного века. Но это Серебряный век создал поэзию, похожую на божественный непрерывный псалом, в котором славятся красота, любовь, целомудренное обожание природы, поклонение России. Не только земной, но и небесной, собравшей в себе сонм русских праведников и героев…
Серж испытывал сладкое головокружение. Лукреций Кар продолжал свои опьяняющие песнопения, словно поил Сержа волшебным эликсиром, действие которого напоминало препарат «Кандинский». Золотые, как янтарь, глаза чудесно завораживали, восхитительно вдохновляли. Черный каземат расступился, и драгоценно, разноцветно сверкали звезды, реяли туманности, сжимались и расширялись серебряные спирали галактик.
– Я тебе говорил, мой друг, Есенин, обожествивший русскую природу, русскую жизнь, – это Гагарин русской поэзии. Гагарин с его сказочной русской улыбкой, коснувшийся перстами золотой пролетавшей кометы, – это Есенин русского Космоса…
