— А чему тут удивляться? — вступил в беседу Абу Фадал. — Счастье не в золоте, а в покое.
— Что это еще за покой?
— Покой находит тот, кто не суетится, не жадничает. Меру во всем знать надо.
— Меру, говоришь? — переспросил Халиль. — Я вот и меру знал, и терпение имел, а в награду могилу получил…
— Я же вам сказал, что дочь Милу из-за несчастной любви покончила с собой, — вмешался Ахмад. — Вы верите, что бывает такая любовь? Вот ты, дядя Халиль, мог бы покончить с собой, если бы так влюбился? Скажи, только честно!
— В наше время про любовь не знали. Я женился на матери Бутроса без всякой любви, даже не видя ее. Моя мать сказала: «Женись на ней, она девушка хорошая», я и женился. Теперь же времена другие. Молодые газеты читают, в кино ходят.
— Из-за этого кино и все беды! Оно и вбивает молодым всякую дурь в голову. Кто только его придумал?
— Не его надо ругать, — сказал Халиль, — а тех, кто людей одурачивает. Мой Бутрос и в кино ходил, и книги читал. Сам ума набирался и меня просвещал. Все, что прочтет, расскажет, а я запоминаю.
— И про Синдбада-морехода ты от него слышал?
— Нет, это я от моряков услышал. О море я сам Бутросу всегда рассказывал всякие были и небылицы.
— Расскажи сейчас, дядя Халиль, хоть одну, — попросил Ахмад.
— Как-нибудь в другой раз…
— Расскажи сейчас, Халиль! Чего жмешься? — поддержали Ахмада и другие моряки. — Ведь сейчас зима на дворе, ветер, дождь. Самое время сказки рассказывать. Их для этого и придумали, чтобы такие длинные вечера коротать. Смотри, вон и Абу Мухаммед даже выздоровел.
Абу Мухаммед и в самом деле поднялся и, опираясь о стенку, приблизился к компании. Халиль налил ему стакан чаю. Как Халиль ни упирался, а пришлось все-таки уважить моряков.
Разошлись только после полуночи. Последним вышел Халиль. Он погасил за собой свет, и кофейню поглотила кромешная тьма.
Таруси возвращался в кофейню поздно ночью. Ветер свирепствовал, того и гляди собьет с ног и бросит на скалы. Он выл, свистел, бесновался, будто тысячи джиннов с воплями устремились на землю. Они все сокрушали и ломали на своем пути, призвав на помощь сразу все стихии — и дождь, и гром, и молнию, и бурю.
Таруси шел на ощупь, ничего не видя перед собой. Ну и ночка! «Каково-то сейчас в море?» — невольно мелькнула у него мысль.
И, словно отвечая на его вопрос, над морем, рассекая небо, вдруг вспыхнула молния. Он увидел, как огромные волны, будто табун взбесившихся коней с белыми пенящимися гривами, неслись, наскакивая и налезая друг на друга, сталкивались и разбегались, опять сливались и смешивались, чтобы, ощетинившись белыми гребнями, с ревом обрушиться на скалы. Стена за стеною налетает на берег и, разбиваясь о скалы, в бессильной злобе откатывается назад, чтобы, слившись со следующей волной, с еще большей яростью наброситься на многострадальный берег. По мере приближения к берегу зловещий гул неукротимо нарастал и, натолкнувшись на скалы, переходил в яростный, оглушительный рев.
