– Да ты не жалей хвороста. Боишься задымить хату? Наша хата не задымится: сверху небо, снизу земля, а сбоку – собственная спина.
В чабаны податься, что ли?
Ночью долго не могу уснуть. Георгий храпит в палатке, а я сижу на камне у входа.
Овечье небо Крыма.
Овечий сыр Млечного пути.
Простая древняя и такая прекрасная жизнь.
Может быть, еще есть надежда?
* * *
На раннем рассвете – гигантский охват взглядом до краев земли и неба. Разбросал в расправляющем движении руки в стороны, и, кажется, летишь над горами и морем. От Алушты скользишь взглядом вправо: маленькие домики, до того четкие, что, кажется, пальцем можно пощупать. Далее – тонкое сухожилье дороги, две горы – одна повыше, с оголенной вершиной – «Лысый Иван», друга пониже, густо заросшая лесом – «Кудрявая Марья». А дальше лес, до края неба, берет в охват Аянское водохранилище. На самом горизонте, в синем мареве – Симферопольское море. В почти ирреальных эмпиреях – картинно синие горы.
На раннем рассвете – такая тишина, что звенит в ушах. Пьем крепкий чай, пахнущий дымком, сидим на высоте более тысячи двухсот метров: легче расправлять плечи. Холодно. Ночью – даже слишком.
Рюкзаки на плечи и – пошли. Спуск – в сторону речушки Улу-Узень, уклон почти восемьдесят градусов. Сухие известняки. Ниже – речушка становится все более бурливой, хрипливой, горластой.
Спуск достаточно легок, и вот мы уже смотрим на неё снизу, как из сырой, прошитой водяными нитями ямы, и она рушится на нас с пятнадцатиметровой высоты огромной водяной власяницей. Теперь это уж водопад Джурджур, ложе из гнилостно зеленого бархатного мха, запах свежести гниющих трав.
Ночью, когда мы вернемся, и я от возбуждения не смогу уснуть, сложатся об этом водопаде стихи:
Он рушится с неба, скользит с высоты,
В скуластые скалы втиснут.
Стремительных струй голубые пласты
В пространстве недвижно виснут.
Стоит тишина над расколами скал.
В тени, под изломом кручи,
Прозрачную влагу в песке расплескав,
Пульсирует ключ беззвучно.
Валун обтекая, шуршит родничок,
Чтоб ниже, расширившись втрое,
Внезапно горластым и хриплым ручьём
Подмять валуны под собою.
И вот уже гнутся бессильно кусты,
Впиваясь корнями глубоко.
И пенятся струи, свивая в жгуты
Прозрачное тело потока.
И вдруг, в оперенье пронзительных брызг,
В пути не встречая преграды,
Дымящим каскадом он рушится вниз,
Взрываясь осколками радуг.
Простор многозвучным и сумрачным стал,
И небо в полоску сжалось.
И нет уже солнца, и нет уже скал,
И только одно осталось —
