Иду в маршрут. Шагаю целый день я.
Замру. Внезапен краснозёмный горб
Дороги в ночь. О, праздничность мгновенья:
Я одинок в безмолвье Крымских гор.
Гудят патрульных самолетов лопасти,
Поёт сверчок, присев на свой шесток.
Я листья соберу у края пропасти
И лягу так, чтоб взгляд мой – на восток.
Под головою листья пахнут прелью,
Над головой луна взошла в зенит —
То плещется в речной воде форелью,
То лунной тягой в пропастях звенит.
И никаких тревог и притязаний,
И в вечности душа растворена,
И, как птенцы, из гнезд воспоминаний
Выпархивают в полночь имена
Всех дорогих – ушедших и живущих,
Громада гор и моря тянет в даль.
И мама с бабкой спят в далеких кущах,
И я им снюсь, и легкая печаль,
Подпёртая громадой гор надёжно,
Тревогу растворяет без следа,
Покой глубокий, полный, осторожно
Течёт в их сон, как полая вода.
И прошлое усталым Вавилоном
Всё копится. Но вновь рождают нас
Раскрывшимся в простор семитским лоном,
Лиловым в этот поздний лунный час.
И в миг молитвы замирает слово,
Которое сквозь жизнь несу отцу.
И шарит ветер пальцами слепого,
Взъерошит листья и прильнет к лицу.
А в полночь натекает гул безвременья
Из лет грядущих, втягивая в транс,
Но небоязнь, что накопилась в темени,
Всё обращает в музыку пространств.
Внезапно и тревожно пробуждение
Средь палых листьев, диких горных трав —
На кладбище пустынном воскресение:
И, вздрогнув, оживаешь, смерть поправ…
В бесполой мгле, от ног моих прядающей
Вдаль через скалы и недвижный лес,
Удушьем пробужден птенец страдающий
И клювом бьется в скорлупу небес.
Еще мгновенье, и птенец пробьется —
И прямо подо мной восходит солнце,
Чтоб аспидно-зеленой дымкой влиться,
Как эликсир, вглубь всех щелей и пор.
И я один. И не с кем поделиться
Опалом вод, ультрамарином гор.
И лишь лесок, что ко всему привычен,
Плечом к плечу со мною встал средь скал —
Как текст, что – тёмен и метафизичен —
Меня в горах на ощупь отыскал.
Спасение в работе. Быть благодарным миру, где всегда непочатый край работы. А за край его бегут облака. Беззвучно их сухое течение.
