Окунувшись в купель, – носить каждое ощущение, замирание, тишину, весь избыток бытия всегда с собой. Надо оказаться на высоте доверия, которым одарила тебя тайная сила жизни, даже если потом повод, и тропа, и любимые руки изменили, ушли.
Ледяной восторг, мгновенно обдающий, крепнет, давит изнутри наледью, стоит лишь подумать о ней, увидеть издали. Боюсь этого куска льда, как бы внутри всё не порезал. Сдерживаюсь, стараюсь не шевельнуть память. Так бывает, когда едешь в душном, битком набитом троллейбусе. Тепло одетый, стоишь ли, сидишь, боишься пошевельнуться: тотчас окатит потом, обильным, из всех пор.
Это как наваждение. Каждую ночь, где-то, в двенадцатом часу, вскакиваю со сна. Выхожу из общежития, прячусь за деревом, смотрю на третий этаж. В окне Нины горит свет.
* * *
Дворник ломом скалывает наледь с парадного крыльца университета. Я вижу издалека – стоят на почтительном расстоянии друг от друга – Лена и Юра Царёв, о чём-то говорят. Его отзывают. Троллейбус на миг заслоняет их от меня. Пересекаю улицу. Она видит меня, улыбается. Дворник ловко ударяет ломом, трещина змеится, убегает, их уже много – трещин. Меня мутит от сравнения, которое напрашивается, встревает осколком льда.
Она держит меня за руку. Улыбаюсь, шучу, стараюсь уйти от темного знания, которое где-то глубоко во мне, к горчайшему моему сожалению, кажется, безошибочно.
Стараюсь себя убедить, что всё это выдумка воспаленного воображения.
– Как сдаёшь? – никогда раньше её это не интересовало.
– Да так.
– Странно, правда, у меня первая сессия, у тебя – последняя.
Молчим. Стоим. Дворник во всю разошелся.
– Тебе обязательно на консультацию? Пойдем, погуляем.
– Ты откуда знаешь про консультацию?
– Юра сказал, ну, Царёв. Не делай удивленных глаз, я давно его знаю. Кстати, ты ведь знаком с той блондинкой, а от меня скрыл.
– Следишь?
– И зовут ее – Нина.
– Ниночка, Ниночка, ты моя блондиночка.
– Это ты мне за Царёва? – на глазах у неё слёзы. Не притворяется ли?
– Рёва за Царёва.
– Чего это ты сегодня всё норовишь в рифму?
Это, я знаю, приходит ко мне в мгновения особенно затаенной злости.
Спускаемся к озеру. Замёрзшее поле воды – постоянный наш сообщник. Она держит меня за руку, заглядывает в лицо. А во мне захолонуло какое-то тяжкое знание – не вникнуть, не растолковать себе – холодное, отчетливое и неотвратимое. Ох, и ловок же, и лих – дворник.
– Что с тобой? Что случилось?
– Мышка с кошкой обручилась.
– Кто я?
– Ты – кошка.
