— Правильно мыслишь, капитан! — кивнул майор, потирая ушибленый бок. — Чувствую, мы с тобой сработаемся!
Когда население камеры пересчитали по головам и дверь захлопнулась, из коридора донесся рычаще-визглый вопль Кучера:
— Я тебе этого вовек не забуду, Монах! Замочу на зоне — так и знай, падла!
Обычно мужиков, выломившихся из общих тюремных «хат», до отправки на зону менты поселяют в «обиженку» — спецкамеру для опущенных. Так поступили и с моим земляком. Хотя он и не являлся «голубым», но в зоне отношение к жителям обиженок известное. Весьма малопочтительное — если очень мягко и деликатно выразиться. По этой причине Кучеру жилось в лагере несладко — кентов практически не имел, а на работу был поставлен самую что ни на есть пыльную — как в прямом, так и в переносном смысле этого слова. В пятом сборочном цехе наполнял порошком автомобильные огнетушители. Очень вредная, между прочим, работа для здоровья человека.
Его угрозу я отлично помнил, но совершенно не принимал всерьез. Мало ли подобного базарят в расстройстве чувств. Но мой приятель завхоз седьмого отряда, где чалился Кучер, недавно предупредил меня, что ходят нехорошие слухи. Будто бы Кучер похвалялся в разговоре со своим «семьянином», что вскорости уйдет на раскрутку, отправив Монаха в преисподнюю, где ему давным-давно место забронировано.
Данная информация не столько меня удивила-насторожила, сколько огорчила. Вот ведь бык колхозный — решился все-таки рассчитаться по старым счетам и даже раскрутки на добавочный срок не боится!
Пружинный нож-стилет я и так часто в заднем кармане брюк таскал, а после того разговора с завхозом вообще с «перышком» перестал расставаться, наплевав на реальную возможность угореть за ношение холодного оружия на пятнадцать суток штрафного изолятора.
Но этой предосторожностью я не ограничился — нанял шныря седьмого отряда за пачку чая в день еще и следить за Кучером, докладывая мне обо всех подозрительных движениях земляка.
И не зря потратился, как выяснилось вчера. Шнырь сообщил, что Кучер изготовил из ножовочного полотна грамотную заточку навроде кинжала и зашил ее в свою мочалку. Значит, всерьез готовится, гад, коли оружием запасся.
Можно было, понятно, просто звякнуть в оперчасть и дать наколку на кровожадного земляка, но, поразмыслив децал, я посчитал такой ход ниже своего достоинства. Как-нибудь уж самолично разберусь с разбушевавшимся бычарой, не впервой.
Ладно, чему быть — того не миновать. Кучера я не опасался. В ножевом единоборстве ему со мной все одно никогда не совладать — сколько б он ни кожилился со своим кинжалом, хитро спрятанным в обычной банной мочалке. Тревожила меня лишь одна вероятность — накануне освобождения сорваться на новый срок за убийство шизанутого земели.
