— Само собой. Неужто ты думаешь, что я старому другу что-то подешевле-похуже подмешать способен? Чтоб он страдал? Нет уж! Если хорошо отношусь к человеку — то до самой его смерти. Принцип у меня такой. Поехали, говорю! Заснул, что ли?
Цыпа, наконец, повернул ключ зажигания и вывел «мерс» на трассу в общий поток.
Стрелка барометра моего настроения забралась далеко в плюсовой сектор. И тому была весомо-приятная причина: братишка Том остался в нашей команде и «в Сочи» не уехал. Думаю, что я верно поступил, отменив собственный приговор. Не злопамятен соратник и, значит, не опасен. Накрайняк, всегда ведь можно обратно переиграть, коли снова народятся подозрения на его счет.
В мою голову вдруг забрела одна замечательная идея:
— Слушай-ка, Цыпленок! Рули к городскому пруду, будем с тобой диких гусей хлебом кормить. Ведь как нас учит святая Библия? «Не уставайте творить добро»! Насытим бедных пернатых тварей — вот уже и второе благодеяние за день в свой актив запишем.
— А какое первое, Михалыч? — как-то странно покосился на меня соратник.
— Уже забыл?! — искренне подосадовал я. — Короткая же у тебя память! Мы ведь только что не стали мочить Тома, строго блюдя главную христианскую заповедь: «не убий»! Надо всегда, брат, стараться жить по закону Божьему. Святым, понятно, при нашей профессии весьма трудно стать, но стремиться к этому очень полезно для души и сохранения общей гармонии в мире. Ты согласен?
— Угу, — буркнул Цыпа, сосредоточенно уставившись на дорогу, словно любимый боевик смотрел. Желания побазарить на высокие темы у него явно не наблюдалось.
Вот уже не первый раз с ним так: только мне захочется приколоться на серьезные материи, поделиться личными мыслями, как Цыпленок вдруг замыкается в скорлупу и таращится оттуда на меня, будто на чудо-юдо какое-то. Такое вот странно-непонятное поведение у друга. Выкрутасы его изношенной психики, по ходу.
Впрочем, нельзя слишком уж многого требовать от Цыпы. Надо быть более снисходительным к недостаткам приятеля. Ведь кто он такой, по сути, есть? Как ни прискорбно это констатировать — натуральный зверь, толстокожий громила-головорез. Где уж ему понять движения моей тонкой чувствительной натуры. Цыпе, к сожалению, это просто не дано — у него ведь душа вся мохом обросла, как волчья шкура.
Придя к такому печальному умозаключению, я сочувственно глянул на вихрастый рыжий затылок соратника и вздохнул про себя:
«Все же я не буду терять надежду, что мое ежедневное благотворное влияние рано или поздно скажется на этом прожженном бандите — сделает его более предсказуемым и хотя бы чуточку человечнее».
