Я приехал в одно время с властями. Смотрю и думаю: «Вернее всего, где-нибудь на стороне убили, а сюда приволокли. Для того и черенок привязали, чтобы легче тащить… А следов нет потому, что снегом запорошило».
Но прежде всего необходимо установить личность: кто такой? Подпустили народ, чтобы оглядеть его. Тут фабричные, тут сторожа с железной дороги и разные люди. Нет, не знают…
Только вдруг бежит женщина и, извините меня, беременная. Красивая, лет сорока пяти.
Подбежала, увидела труп, всплеснула руками и заголосила:
— Сын мой, сыночек! Колюшка мой родной!
Я к ней.
— Позвольте узнать, кто вы будете?
— Я, — говорит, — Анна Степанова, а это сын мой Николай, двадцати трех лет.
Говорит так бойко, ясно, а сама трясется.
— А кто вы такая? — спрашиваю, — и где живете?
Она тотчас объяснила, что живет в получасе ходьбы от этого места и имеет немаленькую сапожную мастерскую.
— Пойдемте, — говорю, — к вам, пока его уберут да доктор осмотрит!
И пошли. Она плачет, убивается, я ее утешаю.
Пришли. Домик такой чистенький, у самой две комнатки и большая мастерская, а при ней кухня. Если идти от Московской заставы, то как раз на середине пути до Средней Рогатки и находится этот дом. Вошли мы к ней в комнатку. Чистенькая такая. Я снял шубу, сел и повел с ней беседу.
— Как звать вас? — спрашиваю.
— Анна Тимофеевна.
— Что же, Анна Тимофеевна, любили ли вы сына вашего?
Она опять залилась слезами.
— Господи, — говорит, — как же не любить-то! Один он у меня, как перст. Покойник умирал, только о нем думал…
— Так вы вдова? — спрашиваю, а сам на ее фигуру смотрю. Она смутилась.
— Вдова. Восьмой год…
Я как будто ничего и дальше про сына спрашиваю. Любил ли он ее, путался ли, пил ли, а под конец — в чем одет был?
Знаете, в нашем деле всякая малость пригодиться может. Например, взять это происшествие: все через пуговицу обнаружилось. Ну, да об этом после.
Итак, я ее спрашиваю, а она все рассказывает.
— Смирный был, непьющий, почтительный. На Путиловском работал и жил там… Комнатку имел. А в субботу уже прямо ко мне и все воскресенье у меня, а в понедельник подымется в пять часов и на завод. И теперь шел, голубчик, да не довелось дойти!. — и снова плачет.
— А получал много?
— Какое! Восемь гривен в день.
— Как же так? Сына любите, достаток у вас, видимо, а он за восемьдесят копеек работал?
— А вот подите! Такой почтительный. Покойник мне все заведение оставил и деньгами двенадцать тысяч. Я говорю ему: куплю я тебе тут домик, землю, женись и мать утешай. Нет! Не хочу, говорит, вам вовсе в тягость быть. Так и уперся.
