— Кажется, ты меня достал, — пробубнил Андрей, смущаясь своего смущения, и повторил: — Он призывает меня помогать ему спасать меня… Тут что-то есть… Красиво…
Лицо Юры вдруг озарилось нежной, филологической улыбкой средневекового монаха, который, кстати, и воином успел побывать. И в этот миг он был неотразимо хорош.
Андрей разлил коньяк, как бы пытаясь непривычное воодушевление уестествить привычным образом.
— Выпьем за утреннюю правоту Бога, — сказал Юра, и они выпили, не чокаясь.
И тут, читатель дорогой, случилось самое неожиданное — я уснул. По-видимому, я почувствовал, что, пока жив Юра, мир в надежных руках. Можно отключиться. Под голос Юры, под говор ресторана, под не слишком музыкальные крики нахальных, но все-таки пока еще не клюющих детей чаек я уснул.
Интересно, что человек может засыпать под звуки человеческой речи по совершенно противоположным причинам. Он может засыпать в знак согласия с этими звуками. Так дети хорошо засыпают под мирные голоса родителей в другой комнате. Но человек также склонен засыпать под особенно бессмысленные звуки человеческой речи. Видимо, тут наша психика проявляет защитные свойства, отключает нас от бессмыслицы.
Итак, человек в обоих, противоположных случаях склонен засыпать. Но в первом случае сон здоров, а во втором случае — болезнен. Мы как бы ощущаем незаконность нашего сна под звуки человеческой речи, отчасти обращенной к нам.
Насколько я помню себя, на всех собраниях, где я бывал, во мне происходила героическая, но почти всегда обреченная борьба со сном. Зная это, я всегда садился куда-нибудь подальше в уголок. Сон, как это ни странно звучит, любит борьбу, сопротивление. И мы сами, поборотые сном в неположенном месте, испытываем ужас и запретную сладость одновременно.
За многие годы писательской жизни я не ходил на собрания и подзабыл обо всем этом. А тут вдруг меня выбрали в парламент, и борьба со сном приняла кошмарный характер.
С одной стороны, вроде удобней, чем на обычных собраниях: тысяча людей, можно затеряться среди них. Но с другой стороны, бродят, шныряют между рядами телевизионщики с камерой. А шагов не слышно.
Однажды один из них слегка прихватил меня. Может, даже неумышленно, может, даже отчасти жалея. Я потом видел в программе «Время». В сущности, все было достаточно прилично. Я сильно клюнул носом, что при некоторой доброжелательности можно было понять так: голова упала на грудь, подкошенная удручающей топорностью ораторской мысли.
