Я пихаю яблоко обратно ему, потому что он все же ошибся. Он ошибается.
Он ошибается во всем.
* * *
– Лукас Амаре.
Этот шепот пробегает как рябь по воде, когда мы входим в большое служебное помещение Посольства. Я не могу определить, кто произнес его имя первым. Да это и неважно. Примерно двадцать голов склоняются за примерно двадцатью столами, как будто это единая голова.
Я тихо спрашиваю Лукаса:
– Они знают?
Он чуть приподнимает брови:
– Что я сын моей матери?
– Нет. О другом.
Лукас слегка хмурится и отрицательно качает головой.
А как насчет меня? Что им известно?
Но я не могу заставить себя спросить об этом и сосредоточиваюсь на том, чтобы подавить в себе желание коснуться руки Лукаса, вскрыть его чувства. Я не должна знать, что он ощущает в данный момент. Я не должна знать, что сейчас чувствует кто-либо другой. Я должна быть сильной, а вступать в подобный контакт с людьми, особенно здесь, слишком уж утомительно.
Так что я держу руки при себе и только киваю.
Мы идем сквозь шепот, мимо рядов всяких администраторов и чиновников, дальше, через большое помещение. Большинство этих людей не смотрят на Лукаса, хотя я знаю, что они замечают его; их выдает как раз старание не смотреть. Но я вижу, как они таращатся, когда я оглядываюсь через плечо.
Их просто невозможно не ощущать.
Я не могу избежать острых углов их тревоги и жадного любопытства. Не могу скрыться от их желания угодить Лукасу, понять его. Они запускают ему вслед огненные шары своих чувств. И именно это делает Лукаса таким опасным.
Именно поэтому он такое Дитя Икон, которое имеет особое значение, думаю я, и думаю так, как мне не хотелось бы думать. Я ведь просто ощущаю разные вещи, чувствую, что́ в голове у людей, только и всего. Я знаю, что чувствую сама, что чувствуют другие вокруг меня, но ничего не могу изменить. А Лукас, похоже, даже и внимания не обращает на то, какую бурю он пробуждает одним своим присутствием. Я завидую ему.
И не из-за его матери люди сжимаются от страха, когда Лукас проходит мимо. Я тоже его боюсь, как будто и я одна из них.
Открывается внешняя дверь, потом внутренняя.
Мы шагаем бесшумно по толстому, мягкому ковру, что покрывает пол холла перед кабинетом Посла. И дверь этого кабинета закрыта.
Даже ее сын стучится.
Сквозь стекло я вижу, как Посол, сидящая за письменным столом, поднимает голову. Волосы у нее серебристо-белые, как шкурка зверька какого-нибудь исчезнувшего вида. Может, как у норки, хотя я видела норку только в какой-то книге. Но не волосы, а глаза убеждают меня. Глаза посла мерцают, как глаза зверя, попавшего в капкан, в тот момент, когда он собирается отгрызть собственную лапу. Что угодно, лишь бы сбежать. Что угодно, лишь бы выжить. Некая разновидность безумия, которое вовсе не есть безумие. Это всего лишь логично, учитывая обстоятельства. Невозможно этого не ощутить. И, как все в большом офисе, я понимаю это. Как все, мимо кого мы проходили.
