Она немедленно поняла, что иметь филологическое образование в чужой стране равносильно тому, что не иметь никакого. Пока была нянечкой, она подтянула немецкий и записалась в университет в Штутгарте. За время учебы там Галина овладела французским в достаточной степени, чтобы переехать во Францию: сначала — в Лилль, а потом — в Париж. Когда она рассказывала, она любила шутить, что путь до Парижа занял у нее три года и три шага. Здесь уже намечено жилье — съемная квартира за пределами Парижа, в Леваллуа, с друзьями по Лиллю и Германии.
Почти всю эту информацию Галина передала мне прямо там — в кафе перед Северным вокзалом. Я с удовольствием расспрашивал ее, а она открыто и честно отвечала. В ее рассказе не было ни самолюбования, ни горечи, а только факты — как будто она зачитывала наизусть чью-то биографию на уроке в школе. Моя новая знакомая не выдала своих эмоций ни нервным тереблением пальцев, ни частотой дыхания. Как я немедленно понял, она поведала всю свою жизнь вовсе не потому, что вдруг доверилась мне, — а просто в силу того, что было нечего скрывать: ее история была обыкновенна для нашей молодежи за границей, Галина не стеснялась этого. Да я и сам начал засыпать над ее рассказом на полпути: слышал подобные раз десять.
То время, пока моя собеседница была за границей, всеми ее занятиями, желаниями и планами руководила одна большая цель — остаться в Европе, ни в коем случае не уезжать. Галина подходила к делу последовательно: штудировала языки, преодолевая замкнутый характер, искала и поддерживала неинтересные, но нужные контакты.
Сказать, что она не любила Россию, было бы слишком резко. Вовсе нет. Она любила свою страну, тем паче что она была вдалеке, а любить на расстоянии проще. Она любила заграницу? Тоже нет. К «духу единой Европы» она относилась скептически. Буржуазным представлением о счастье вроде «муж — дом — машина — дети» тоже не могла похвастаться. Просто в какой-то момент на родине было проще уехать, отложить начало взрослой жизни на «потом». А «потом» стало страшно возвращаться назад — ведь нужно было вернуться к тому же этапу, как после вуза, то есть — сделать шаг назад.
Я сразу понял это: ведь отчасти и я был таким же. Такие люди, как мы, бесполезны дома и ноем, что нас никто не понял, а после уезжаем и за границей тоже бесполезны и ноем, что мы никому не нужны. Нельзя сказать, что эти стенания лишены оснований.
Пока мы сидели и болтали, солнце зашло. Зажглись огни, люди засновали черными тенями. Бутылка вина подходила к концу. Последние полчаса я чувствовал, как ручеек разговора все чаще начинает сохнуть. С каждым новым вопросом я думал — о чем мы будем говорить дальше? Наконец мы совсем умолкли. Настала пора прощаться.
