Я глаз не спускал с торчащего кола, все ждал, когда начнется. Вдруг смотрю — земля начала вроде как пучиться, и какой-то звук глухой донесся до меня. А дед сам на себя не похож стал — подобрался в комок, напружился. Проворно метнулся он к колышку и тесак занес, но не бьет отчего-то.
— Ну же, дед, бей! Уйдет ведь, уйдет!
А дед словно замер, выжидает чего-то. Знает, верно, старый, когда в самый раз удар нанести. Глаза у него загорелись, так и впились в кротовий лаз. И вдруг — р-раз! — как шарахнет тесаком. Из-под земли только слабый писк раздался и тотчас утих.
— А теперь рой землю, — улыбаясь говорит дед.
Стою я в нерешительности, а дед поторапливает:
— Рой, рой, не бойся!
Двух вещей во мне дед не любит: моего простодушия и моей робости. «Тебе смелость в себе растить надо, — учит меня дед. — Ни перед кем и ни перед чем не робей: ни перед зверем, будь то хоть волк, хоть пес, хоть шакал, хоть змеюка, ни перед самим шайтаном. Ничего не бойся. Бей сразу наповал!»
Дед всегда говорил, что мы, деревенские, должны уметь за себя постоять.
Я начал копать землю, пока не появилась кротовая тушка и отдельно — отсеченная голова.
— Прямо как у французов гильотина, — сказал я и растолковал деду, что это за штуковина такая — гильотина. Но он плохо слушал меня, только приговаривал:
— Ты копай лучше, да поменьше пустословь. Расчисть землю поровней. Дались тебе эти хранцузы!
Дед заново приладил колышек и луковицу.
— Сейчас еще один припожалует. Думаешь, оставят это место? Как бы не так!
Рытик, которого мы только что прикончили, был здоровенный, с пол моей руки, пожалуй. Чем-то он на маленького ослика смахивал. Я его разглядываю, а дед в мою сторону даже не смотрит.
— Деда, а почему ты к другой куче не переходишь?
— Куда нам спешить? В каждом лазу по кротовой семье проживает, по трое-четверо. Мы их всех по очередке сничтожим.
Пробыли мы с дедом в поле аж до вечера. Восемь рытиков укокошили и бросили в кусты подальше, чтоб лисы да шакалы сожрали. Три дня возились, пока не очистили весь участок.
Теперь, когда я знал, как с кротами управиться, я решил сделать одно доброе дело. Взял клин, топор, несколько головок лука и пошел на картофельную делянку Гюльнаре. Мне хотелось, чтобы никто не узнал об этом, но жена чобана, тетушка Феден, увидела меня на поле Гюльнаре и разболтала ее матери. Как же благословляла меня мать Гюльнаре, как нахваливала!
— Пусть вся жизнь твоя будет светлой, сынок! Да исполнит Аллах все твои желания!
