— А он сам знает?
— Нет! И я не собираюсь ему об этом сообщать. Не хочу, чтобы он погруз в самолюбовании.
— Погряз в самолюбовании, Ширли, не погруз.
Ширли пожала плечами. На полу стояли коробки с горячими пирогами.
— Скажи… Его отец, наверное, был хорош собой?
— Отец его был одним из самых красивых мужчин на свете… Это было главным его достоинством.
Она нахмурила брови и махнула рукой, словно отгоняя неприятное воспоминание.
— Ну ладно… Что будем делать?
— Как скажешь… Ты у нас все знаешь, вот и решай.
Ширли тут же наметила план.
— Спускаемся вниз, ты стоишь с пирогами, я подгоняю машину, грузимся и едем. Вызывай лифт и держи дверь.
— А Гэри едет с нами?
— Нет. Заболел его учитель французского. Что-то он все время болеет. Вместо того, чтобы учиться, парень валяется на диване и читает Ницше. У кого-то растут прыщавые балбесы, а у меня, видишь ли, интеллектуал! Пошли, теряем время на болтовню, move on! [5]
Жозефина молча повиновалась.
Через несколько минут коробки были погружены в машину, Жозефина села рядом, придерживая их рукой.
— Взгляни на карту, — велела Ширли, — мы можем как-то объехать авеню Бланки?
Жозефина взяла с пола план и стала его изучать.
— До чего ты медлительная, Жози!
— Это не я медлительная, это ты все время спешишь. Дай мне спокойно посмотреть.
— Ты права. Хорошо, что ты со мной поехала. Я должна спасибо тебе сказать, а не рявкать на тебя.
Вот за что я люблю эту женщину, подумала Жозефина, изучая карту. Если не права — всегда признает ошибку. Она предельно честна. Всегда и говорит, и делает то, что думает. Нет в ней ни лжи, ни фальши.
— Ты можешь проехать по улице Артуа, повернуть на Марешаль-Жофф, а там первый поворот направо, и ты попадаешь на улицу Клеман-Маро…
— Спасибо. Я должна была приехать туда к пяти, а тут они перезвонили и сказали, что надо быть в четыре, иначе я могу засунуть свои пироги куда мне угодно. Это важный клиент, он знает, что я буду его низкопоклонничать.
Когда Ширли волновалась, она делала ошибки, хотя в целом ее французский был безупречен.
— Общество издевается над людьми. Оно ворует у них время, единственную вещь, которой нет цены, которой каждый волен распоряжаться как хочет. Все устроено так, чтобы мы положили наши лучшие годы на алтарь экономики. И что же после этого нам остается, а? Годы более или менее мерзкой старости с ее вставными зубами и подгузниками! Есть в этом какая-то подлость, ну согласись!
— Наверное, ты права, но я не знаю, как это изменить. Тогда уж нужно менять все общество. Некоторые до нас пытались, и результаты были неутешительные. Если ты пошлешь куда подальше своего клиента, он найдет себе кого-нибудь еще, а ты потеряешь рынок сбыта своих пирогов.
