Лихорадочное возбуждение, поддерживавшее их во время ночного бегства, угасло; большинство мужчин в изнеможении повалилось на траву и тотчас же погрузилось в глубокий сон.
У женщин горе превозмогало усталость: те из них, которые потеряли детей в болоте, завывали, как волчицы; все пали духом при воспоминании о постигших племя бедах.
Фаум воспользовался первыми проблесками дневного света, чтобы пересчитать свое племя. Он считал при помощи пальцев и ветвей — каждая ветвь равнялась сумме пальцев на обеих руках. Остались только четыре ветви воинов, шесть ветвей женщин, неполных три ветви детей и меньше одной ветви стариков.
Старый Гоун сказал, что уцелели один мужчина из пяти, одна женщина из трех и один ребенок из целой ветви. Только тогда уламры ощутили всю тяжесть обрушившегося на них бедствия.
Они поняли, что смертельная опасность угрожает самому существованию племени, что силы природы грозно ополчились против них, что, лишившись огня, они не смогут бороться с этими силами.
Отчаяние овладело даже мужественным Фаумом.
На его широком лице, заросшем жесткой щетиной, в его глазах, желтых, как у леопарда, отразилась смертельная усталость. Он смотрел на спящих воинов, забывая даже слизывать кровь, которая сочилась из ран на предплечье.
Как все побежденные, Фаум не переставал вспоминать мгновение, когда победа, казалось, клонилась на его сторону. Уламры яростно бросились в бой. Палица Фаума крушила череп за черепом. Еще миг — и уламры уничтожат своих врагов, возьмут в плен их жен, растопчут их огни и смогут по-прежнему охотиться в своей саванне, в полных дичи лесах.
Какой злой ветер пронесся над полем битвы? Почему уламры, вдруг охваченные ужасом, обратились в бегство, почему захрустели их кости под вражескими палицами, почему вражеские рогатины стали вспарывать им животы? Как случилось, что враги ворвались в лагерь уламров и уничтожили плетенки с огнем?
Мысли эти неотступно сверлили темный мозг Фаума, приводя его в исступление. Он не мог примириться со своим поражением.
Солнечные лучи пробились сквозь облака. Под их ярким блеском закурилась паром саванна. Радость утра и свежее дыхание растений несли они с собой. Даже болотная вода казалась теперь не такой густой, угрюмой и коварной. Она то отсвечивала серебром среди темной зелени островков, то как бы покрывалась блестящей пленкой слюды, то приобретала опаловую матовость жемчуга. Ветерок, пробиваясь сквозь заросли ив и ольхи, разносил далеко в стороны свежий запах воды.
