Внезапно тишину вновь пронизывает этот хлопающий звук, ещё ближе и громче, как бы говоря, что я двигаюсь в нужном направлении. Но источник шума по-прежнему невидим. Кажется, что механический ритм орлиных крыльев зависает, а затем начинает отдаляться. "Должно быть, он за горой", - думаю я, и беспокойство перерастает в панику.
Я натягиваю поводья, и собаки резко останавливаются. Соскочив с саней, я начинаю копать снег рукой в варежке, пока не достигаю земли. Быстро сняв через голову кулон на кожаном ремешке, я зубами снимаю варежку и, вложив до сих пор тёплый огненный опал в ладонь, прижимаю её к сырой траве. Закрыв глаза, я представляю отца, и земля начинает со мной разговаривать.
От ледяной паники отца у меня замирают мысли, скованные его страхом. От ощущаемых переживаний, по пищеводу поднимается желчь и обжигает горло. Отскочив, я сплёвываю и вытираю мокрую руку о куртку.
Нужно двигаться быстрее. Вытащив из-за пояса нож, я отрезаю оленя. "Пошли!", - кричу я, и собаки, чувствуя в моём голосе страх, бегут так, как никогда прежде. Олень смещается назад, а затем соскальзывает с саней на землю, и освобождённые от его веса мы словно стрела мчимся по снегу.
Почти через час мы, наконец, переезжаем холм, за которым наша деревня. Горло дерёт так, что трудно дышать, но от вида целых и невредимых юрт и поднимающегося из них дыма, я вздыхаю с облегчением. От поступающего в мозг кислорода кружится голова.
Внимательно осмотревшись, я не замечаю в лагере никакого движения. Поднеся пальцы к губам, я свищу характерным мне тоном. Тем, после которого с криками "Это Джуно! Она вернулась!" ко мне всегда подбегают дети и смотрят, что я привезла с охоты. Но в этот раз ответом служит тишина. Наконец, я замечаю беспорядок.
Инструменты и оружие разбросаны вокруг. Одежда, сохнущая на веревке, улетела к лесу и висит теперь на деревьях, развиваясь подобно флагу. Корзины опрокинуты, зерно и бобы просыпались через дно. У двух ближайших юрт с самого низа разорваны стены, и куски кожи болтаются туда-сюда. Такое впечатление, что прошел сильный ветер.
Беккет и Неруда начинают рычать, а их шерсть щетиниться. Освобождённые от саней, они подбегают к нашей юрте. Исчезнув в ней на секунду, они выскакивают вновь. Тяжело дыша, и бешено лая, собаки начинают обнюхивать пустой лагерь, а я захожу в юрту и вижу перевёрнутый стол отца. На полу валяются его бумаги и книги.
Его нет. Мое сердце замирает, но я опускаю взгляд на землю, и оно начинает бешено колотиться в груди, а из горла вырывается крик. На мягком земляном полу почерком моего отца тщательно выведено: "Джуно, беги!".
