Я сразу же понял, что на семью обрушилась беда. С самой первой секунды того почти
наступившего летнего рассвета, когда кузина Ана позвонила в дверь дома в Мургии,
разбудив меня самым первым и изрядно напугав. Я еще пребывал где-то в неожиданно
прерванном сне, но, видимо навсегда запомнил ее искаженное от страха лицо. Она только
и знала, что твердила о том, что произошел несчастный случай…
С той самой теплой ночи, свидетелем скольких пролитых в тишине слез я был, свидетелем
скольких глухих ударов кулаком по столу кабинета не смирившегося с несчастьем того, кто всем заправляет, скольких вопрошающих взглядов, направленных в пустоту. Ну почему, почему, за что?.. Но я также смог убедиться в том, что в подобные тяжелые, затяжные, критические моменты существуют какие-то доводы рассудка, недоступные моему пониманию, которые в конечном счете смягчают боль, в корне меняя поведение, и еще крепче сплачивают семью. Моя семья даже в эти бесконечно долгие, самые отчаянные, безнадежные моменты, порожденные ужасающим диагнозом, не потеряла свое лицо. На протяжении этих нескольких месяцев жизнь в доме проходила в атмосфере тишины и спокойствия. Тот, кто всем заправляет, время от времени повторял, что жизнь должна протекать по возможности в обычном русле.
Обычная жизнь… Думаю, что только моя жизнь протекала, как обычно, и то не совсем,
потому что я тоже глубоко страдал. Иначе и быть не могло. Я видел их бегающие взгляды,
беспокойный сон, руку, хватающуюся за телефонную трубку, – особенно в самые первые,
после случившегося, дни, – и какие-то, охваченные мягкой тоской, тихие шаги по паркету.
С другой стороны, никто и представить себе не может, насколько мне не хватало Луиса
Игнасио. Хотя со своей стороны я получил покой.
По правде говоря, за месяцы отсутсвия этого парнишки, все остальные были гораздо
более ласковы со мной, уделяя мне массу времени. Все они гладили и гладили меня по
спине руками, ища во мне невозможного для них утешения. И хотя им так не хватало
шуток и игр, они смеялись, когда я, сознавая то, что им необходимо забыться, снова начинал блистать своим мастерством шута. Они смеялись, хотя в глазах их была такая печаль, что я сам немножко стыдился своего поведения. Они отлично понимали все мои старания и
усилия отвлечь их, и долго ласкали меня, благодаря более светлой улыбкой. Они принимались целовать меня в голову, как целовала меня Уксия с самых первых дней моей
жизни в семействе, и за что ее столько раз осуждали.
