Уж тогда Ширя борцом был классным. И, еще не понимая, кто и зачем делает ему такой дикий, запрещенный прием, падая, он сумел перевернуться на бок и выдернуть одну ногу. Изумленно-яростно он увидел, кто это, и, резко повернувшись на спину, стал выдергивать вторую ногу, и в это время ухнул взрыв…
Домой они шли тихие, полуоглохшие, впервые близко-близко прикоснувшись к понятиям «война», «смерть», а перед глазами у них стояла, побитая осколками, старая груша, и першило горло от пепла разметенного костра…
Глава 4
Море было еще теплым; целенаправленно загорать, даже прожив двадцать лет на Урале, Крашев так и не научился, и сейчас он отводил душу: плавал до изнеможения, далеко заплывая от песчаного низкого берега городского пляжа, — благо ни спасателей, ни буйков уже не было.
Потом резво выскакивал на берег, падал на тепловатый песок, подгребал его под грудь, под руки, огребал им бока, ноги и застывал, чувствуя, как его большое тело всасывает тепло песка, отдавая взамен соленую прохладную влагу.
Порхающий по пляжу ветерок, временами совсем по-летнему знойное солнце сушили песок, навевали какую-то дремоту, отсутствие желаний. Песок сох, налипал на тело, стягивал кожу, и вот уже хотелось освободиться от него, и он сбрасывал охватившую его лень, вскакивал и, отряхиваясь, бежал по пляжному мостику, все быстрее к концу моста, а потом нырял, чувствуя, как теплая соленая вода легко и быстро смывает налипший на тело песок. Вынырнув, он отфыркивался и опять плыл чуть ли не на середину их небольшой бухточки, радуясь, что нет буйков и спасателей.
Собрался он домой, когда стало совсем темно. Из-за моря дохнул теплый ветер. Он медленно шел, подымаясь к школе, поправляя совсем теперь жесткие от морской воды густые волосы. Крашев немного устал, но его мощное, ловкое тело мягко двигалось по неровному переулку, и он, как в детстве или ранней юности, почти не ощущал его. «На Урале все грехи и заботы оставляют в бане, а здесь — в море», — подумал он, улыбаясь и себе, и морю, и вернувшемуся хорошему настроению…
Переулок у школы вливался в улицу. Крашев уже повернул налево, домой, но ощущение легкости, в котором он находился, чего-то давнего, забытого, чуть щемящего сердце, заставило его пройти дальше, за школу, где стоял школьный дом. На старом, таком же дряхлом, как сам дом, столбе висел фонарь, ливший жидкий, желтый свет на чистый дворик, на цветы, но на сам дом его сил не хватало, и дом был упрятан в темноту, лишь мягко и смутно отсвечивали стекла веранды. Пахло увядшими розами.
