— Ты что, не в Одессу? — спросил он, уже почти не удивляясь, — трезвая часть его души, как всегда, победила.
— Нет, — Жора смотрел на него, и черные его глаза блестели. — Поеду в Воркуту, говорят, там с населением туго — убывает, — он печально улыбнулся, посмотрел на часы. — Уже два, в четыре — поезд. Пора. — Он взял выцветший рюкзак — все, что у него было, но за плечи его не забрасывал, нес в руке.
— Я провожу, — Крашев попытался взять у него рюкзак, но Жора отвел руку.
— Ни к чему — все это сантименты, — сказал он, словно подслушав Крашева. — Ведь так?
Крашев пожал плечами и остановился у двери. Ему уже было скучно от затянувшегося прощания.
И Жора словно почувствовал это. Он поставил рюкзак и быстро протянул Крашеву маленькую смуглую ладошку, а когда Крашев пожал ее, Жора вдруг рванулся, обеими руками обнял Крашева, ткнулся щекой куда-то в грудь, схватил рюкзак и быстро пошел вниз. По спящей тяжелым сном школе гулко пронеслись звуки его шагов…
…А через неделю все уже и в самом деле осталось позади.
Позади осталось все: и бешеная гонка измученных, усталых людей, старающихся подмести, подчистить все «хвосты», и его беготня с нарядами (за водопровод им заплатили даже больше, чем он ожидал), и хлопоты с получением двадцати с лишком тысяч, когда управленческая касса, а потом и банк не знали, что же делать: выдать каждому из бойцов по тысяче — бог знает, как поведут себя пацаны с тысячей в кармане; перевести на аккредитив — в сберкассе, как на грех, аккредитивы были только на маленькие суммы и заполнять их надо было с неделю; перевести переводом в Москву — это четыреста рублей потери и, в конце-концов, плюнули на это и выдали все двадцать тысяч — целый портфель денег, по расходному ордеру, ему на руки.
Он составил ведомость и заставил всех расписаться авансом, а потом, вспомнив совет Жоры, выдал по сто рублей, сказав, что остальные перевели в Москву.
А еще через сутки он сидел в мягком кресле громадного АН-10А, бессмысленно смотрел на землю, проплывающую между близких, легких, серебристых облаков, а потом так же бессмысленно смотрел на пьяных, повально пьяных студентов — и своих, и чужих, у которых кончился «сухой» закон, и тупо думал о том, что если все кончится хорошо, то есть, если пьяные студенты не нарушат балансировку, и они долетят и удачно приземлятся, и если никто так и не догадается, что вот в этом облезлом портфельчике не бумаги, как он говорит, а почти двадцать тысяч денег, и если эти деньги не украдут, если, наконец, прожив неизвестно где и как еще суток двое в Москве (места в общежитии у него еще не было), он благополучно раздаст эти деньги студентам, то вот так же напьется до зеленых соплей и забудет и завод, и зону рядом с заводом, и «химиков», и «бичей», и Жору с Бациллой, и все эти долгие, нестерпимо долгие полста дней в Коми…
