— А я ничего не помню. — Он вздохнул. — Был слишком мал или слишком глуп.
— Но все равно, — она улыбнулась. — Он и брал и целовал тебя. Все так делают.
Он представил, как отец наклоняется к нему, берет и целует его, и от этого отец вдруг перестал быть тем, кем был до сих пор: неизвестным, непонятным, строго смотревшим с фотографии довоенных лет. Он был родным и близким — вот как Водолаз Анне. Он смотрел на сына и Анну, как бы одобряя и его выбор, и то, что они вместе пришли к нему. И Крашев, невероятно загрустив, пожалел, что завтра надо куда-то ехать, оставлять мать, Анну, расставаться с городком. Но это был лишь миг, и от тут же, взяв себя в руки, начал почти нашептывать себе в сознание короткие, приказывающие фразы: «Все это нежности, — вбивал он в свое «первое» полушарие. — Ты поедешь в Москву! И сдашь экзамены! Мать сама этого хочет. И Анна приедет. И мы будем вместе».
Он вбивал в себя это несколько минут. Потом еще раз посмотрел на могилу отца, взял руку Анны и решительно пошел в конец кладбища, бездумно разглядывая кресты и памятники.
Длинный, невероятно жаркий день конца июля кончился… В темноте они шли по узкой тропинке к морю, и громадные кусты ежевики не кололи их — он их просто не замечал, да и сама тропинка была короткой, и они быстро вышли к морю.
Море было тихо и пустынно. Светила луна. Лишь иногда небольшая волна накатывалась на старый, позеленевший мол — тогда слышался тихий шелест, и волна дробилась, образуя рябь и множество маленьких лун.
Анна молча смотрела на море, а он, решительный и веселый, говорил:
— Я сегодня весь в долгах. Должен и должен. Пошел к тебе, а потом на кладбище, а мать одна и я, вроде как, должен быть с ней. Вот пришел к морю, вспомнил, что теперь целый год не смогу хотя бы окунуться, и опять должен… Но с морем я спорить не стану — морю я долг отдам… — И он решительно и быстро разделся, хлюпая, пробежал по молу, бросился в воду, и мягкая, ошеломляюще мягкая, чуть прохладная, иная стихия окутала его. Он долго, очень долго, раскрыв глаза, плыл среди мерцающей воды, вначале у дна, где было прохладнее и были видны песок, водоросли и какие-то расщелины, а потом дно резко ушло вниз, и он уже ничего, кроме плотного тумана, не видел и, забывшись, чуть не ударился о подводную скалу, сплошь покрытую таким же зеленым мхом, как и мол. Он хорошо знал эту скалу и встал на нее. Вода была ему по грудь и здесь, в верхнем слое — теплой-теплой, он вовсе не замечал ее. Отдышавшись, он поплыл назад, к молу, вначале тихо, еще глубоко дыша — на спине, потом тихим брассом, чуть разводя руками, и потом резко и быстро — кролем.
