Уже обо всем было переговорено с матерью. Мать, всегда неторопливая, всегда знающая, что и как делать, в последние дни вдруг стала странно хлопотливой и растерянной. В любом случае, то есть если даже он не пройдет по конкурсу или вообще не сдаст экзамены, Крашев решил остаться в Москве. Мать отыскала адрес каких-то дальних отцовских родственников, живущих в Москве, которых и сама не знала, но которые должны были помочь ему устроиться. Чуть смущенный, но уверенный, что экзамены сдаст и по конкурсу пройдет, а с родственниками так и не познакомится, он слушал и не слушал мать, уже наполовину настроенный даже и не на экзамены, а на какую-то иную жизнь, в другом, громадном городе, и эта жизнь представлялась ему совсем не похожей на ту, которой он жил до сих пор.
С Анной — так он считал — дело было решенное: через год она поступает в тот же институт.
…В Москву поезд уходил утром, и у них с Анной теперь оставался день и вечер, вернее, полдня, так как первая половина им уже была потрачена на всякие доделывания, поправления, переупаковывания вещей и учебников, которые и так лежали хорошо. Потом мать опять напоминала адрес не знакомых ей родственников. Потом поговорили, как часто будет он ей писать, потом сели обедать на веранду, и мать, сама налив в маленькую рюмочку рубинового вина, чуть пригубив, желала ему удачи, а потом и совсем уже нечего было делать, и он, смущаясь, то ли оттого, что говорил неправду, или оттого, что не смог сказать правду, вышел во двор, посмотрел на стремительно падавшее солнце, буркнул подошедшей матери:
— Пойду с Водолазом попрощаюсь… и с Анной.
…Они не договаривались о встрече. «Приходи, когда сможешь, — сказала Анна. — Я буду ждать».
Открыв скрипнувшую калитку чистого дворика старого школьного дома, Крашев увидел Водолаза. С ножницами в руке, тот склонился к молодому кусту розы.
Скрипа калитки Водолаз явно не слышал, и Крашев, поколебавшись, решил войти в дом, но тут Водолаз выпрямился и, держась свободной рукой за поясницу, громко сказал:
— Ах, пришел-таки. А я думал, уедешь так… Заходи, заходи… Там Аня, а я сейчас — дощипаю вот…
В доме было прохладно и от полуприкрытых ставень немного сумеречно. Анна читала книгу. Что это было? Бунин? Да, кажется, она читала «Жизнь Арсеньева». Отчего ей нравились книги, где было много грусти, недоговоренности и загадочности? Отчего она сама была тихой и часто грустила? Оттого, что выросла без матери? От своего характера? Нет… Он знал ее и веселой, и порывистой, и твердой. Может, оттого, что был болен ее отец? Неужели возможно никогда не забывать об этом? И быть грустной от чужой боли?… Тогда, двадцать пять лет назад, его это даже раздражало. Нельзя же быть постоянно грустной оттого, что кто-то постоянно болен. Даже если это твой родной отец. Ведь сил не хватит. Но у Анны хватило. И не только на грусть. Она действовала, но по-своему…
