Они разговаривали в дверях, подгоняемые своими срочными делами. Грей пытался выкроить несколько минут покоя, чтобы поработать над речью, а Лихновский — оттянуть момент, когда будет брошен вызов. Они расстались и уже никогда больше не встречались официально.
Палата общин собралась в полном составе, впервые после 1893 года, когда Гладстон выступил с биллем с гомруле. Чтобы разместить всех присутствовавших, в проходах установили дополнительные кресла. Галерея дипломатов была полна, пустовали лишь два места, означая отсутствие германского и австрийского послов. Члены палаты лордов заполнили галерею для посетителей — стрейнджерс гэллери — и среди них — фельдмаршал лорд Роберте, давно и безуспешно добивавшийся введения обязательной воинской повинности. Напряженная тишина, когда впервые за много лет никто не смел шевельнуться, передать записку или, наклонившись к соседу, поболтать шепотом, вдруг была нарушена грохотом падающего кресла, о которое споткнулся в проходе капеллан, удалявшийся от спикера. Все взоры остановились на скамье для членов правительства, где между Асквитом с бесстрастным мягким лицом и Ллойд Джорджем, которого сильно старили всклокоченные волосы и бесцветные щеки, сидел Грей.
Он встал, и все увидели его «бледное, изможденное и усталое» лицо. Несмотря на то, что Грей в течение последних двадцати девяти лет был членом палаты общин и восемь лет занимал правительственное кресло, парламент мало знал, а страна и того меньше, как именно проводит он внешнеполитический курс Англии. Почти никому не удавалось вопросами загнать министра иностранных дел в ловушку и выудить у него определенный и ясный ответ. И все же его уклончивость, которая у другого, менее осторожного государственного деятеля подверглась бы резкой критике, в данном случае воспринималась без подозрений. Такой английский, такой типичный для этой страны политик, такой сдержанный, Грей, по общему мнению, никак не мог с безрассудной легкостью включаться в международные споры. Он не любил внешнюю политику и не получал удовольствий от своей работы: напротив, он относился к ней как к неприятной, но необходимой обязанности. В субботу и воскресенье он не мчался, как многие, на континент, а уезжал в глубь Англии. Он не знал иностранных языков, если не считать французского, которым владел как школьник.
Вдовец в пятьдесят два года, бездетный, необщительный, он, казалось, относился к земным страстям с таким же безразличием, как и к своей работе. Форель в ручьях и голоса птиц — вот, пожалуй, и все страсти, которые владели этим человеком, отгородившимся от мира каменной стеной.
