К вечеру первого августа, когда прошло уже более суток, а Германия все еще не ответила на запрос Грея, король Альберт решился на последний шаг, направив кайзеру личное послание. Он составил его с помощью своей жены, королевы Елизаветы, урожденной немки, дочери баварского герцога.
В послании признавалось, что по «политическим мотивам» выступать с открытым заявлением «не всегда удобно», но, тем не менее, «узы родства и дружбы», как надеялся король Альберт, могли бы побудить кайзера дать в частном и конфиденциальном порядке заверения в отношении уважения бельгийского нейтралитета.
Упоминание о родстве — мать короля Альберта, принцесса Мари Гогенцоллерн-Сигмарингенская, принадлежала к дальней католической ветви прусской королевской фамилии — оказалось напрасным, кайзер так и не прислал ответа.
Вместо него появился ультиматум, находившийся в сейфе фон Белова более четырех дней. Он был предъявлен в семь часов вечера второго августа.
Лакей, просунув голову в кабинет заместителя министра иностранных дел, срывающимся от волнения голосом известил: «К господину Давиньону только что прибыл немецкий посланник!» Через пятнадцать минут уже видели, как Белов ехал по улице де ля Луа, держа шляпу в руках, на лбу у него выступила испарина, он курил, поднося сигарету ко рту частыми, резкими движениями, напоминая этим механическую игрушку.
Едва «этот надменный тип» покинул здание, оба заместителя бросились в кабинет к министру, где Давиньон, обычно невозмутимый и уравновешенный оптимист, сидел необычайно бледный и растерянный. «Плохие, очень плохие новости», — сказал он, подавая им только что полученную ноту. Барон де Гаффье, политический секретарь, медленно вслух перевел ее, а Бассомпьер, сидя за столом министра, записывал каждое слово, обращая внимание на каждую двусмысленную фразу, чтобы убедиться в ее правильном переводе. Давиньон и постоянный заместитель министра барон ван дер Эльст напряженно слушали, сидя в двух креслах по обеим сторонам камина.
Обсуждение любого вопроса Давиньон заканчивал фразой: «Я уверен, что все окончится хорошо», поскольку ван дер Эльст своими оценками убедил в прошлом правительство, что интенсивное вооружение Германии связано лишь с наступлением на восток и не представляет никакой угрозы для Бельгии.
Когда перевод был закончен, в комнату вошел барон де Броквилль, высокий брюнет с изящными манерами, решительный вид которого подчеркивали энергично закрученные вверх усы и темные глаза. Он одновременно занимал пост премьера и военного министра. Когда ему зачитывали ультиматум, все присутствовавшие ловили каждое слово с таким напряжением, какое, очевидно, и рассчитывали вызвать авторы этой ноты. Документ был составлен с большой тщательностью, возможно, даже с подсознательным чувством того, что ему предстоит стать одним из решающих документов истории.
