Город, вставший на их пути, изменил все: их джунгли, их самих, их храм, их богиню Мариамму. Но в эту ночь панья ничего не замечали и не признавали.
В небольшом деревянном храме на алтаре стоит Мариамма. Шелковые одежды, серебряная маска лица. Теперь она чужая, не похожая на прежнюю. Напротив алтаря — каменная платформа. На ней трезубец и копья — оружие богини. Но копья не защитили ее от узурпаторов, жрецов-браминов. Это они, захватив лесной храм, превратили Мариамму в свою пленницу, дали ей шелковые одежды и серебряную маску. Жрецы-брамины заставили служить ее всем. Но панья знают, что под серебрянной маской скрывается истинное лицо их, панья, богини и их, панья, защитницы. И они не хотят ее отдавать чужим жрецам-браминам. Каждый год в эту ночь они пытаются взять приступом храм и вернуть себе Мариамму. Горят факелы, развеваются хоругви, мерно бьют барабаны панья. И как бы в ответ на это грозно и тревожно начинают бить шесть храмовых барабанов. Их звук — низкий и ритмичный. Под такой бой идут в наступление.
Высокий светлокожий жрец становится на пути панья. Он не хочет, чтобы они задерживались у алтаря. Пророк в красных одеждах начинает приплясывать, воздевая руки кверху.
— Меч! Меч! — кричит он.
Меч с бронзовой рукояткой лежит на шелковой подстилке. Он уже не принадлежит пророку-панья. Но дух Мариаммы овладевает им. Служители храма со шнурами дважды рожденных хватают пророка за руки и оттесняют от алтаря. Там, где есть жрец, нет места пророку. Серебряная маска Мариаммы, залитая электрическим светом, равнодушна и бесстрастна.
Служители направляют поток панья к заднему двору храма, где им велят оставить бананы и кокосы, которые они принесли богине. Теперь это дело чужого жреца — отдать их Мариамме или употребить на нужды храма.
И снова бьют барабаны панья, но как-то неуверенно и печально. Они отступают, потерпев очередное поражение.
Но дух панья нелегко сломить. Там, где теперь городская площадь, была когда-то лесная поляна. На ней устраивались танцы в честь Мариаммы. Зов древней жизни властен, и панья начинают танцевать на площади, не обращая ни на кого внимания. Их тела напряжены и тонки, как звуки флейты. И как эти звуки, панья то поднимаются, то опускаются, создавая замысловатый рисунок, отзываясь каждым движением на странно звучащую мелодию. Они впитывают в себя эту мелодию, сливаются с ней. И уже трудно понять, где люди, a где музыка.
И тут же, на площади, в клетках бродячего цирка, поводя худыми облезшими боками, мечутся звери: тигры, пантеры и медведи. Да, все изменилось. Джунгли вырубили, зверей посадили в клетки, а панья танцуют на грязной городской площади под смех и улюлюканье обывателей.
