Веки потяжелели, и, к моей радости, опять зазвучал ее голос: «Карамболина, Карамболетта…» Певичка возникла в молочной мгле на фоне бора, на крыле дальнего самолета — ноги, стройные и длинные, раскачивали гибкий стан.
Она перепрыгивала с крыла на крыло, улыбалась, и только мне, потому что я был один среди самолетов, угрюмых в мутном рассвете. Я боялся, что она упадет с росистого крыла, но не мог ни вскрикнуть, ни подойти, ноги были чужие, и я стонал, скрежеща зубами, пока она легко не спрыгнула рядом на чехол. При тусклом свете звезд мерцали блестки ее кисейного наряда, сквозь него проступала нагота. Она смотрела виновато и ожидающе. Я сорвал кисею, и мои руки скользили по упругим бедрам, она же шептала: «Не так, мой любимый, не так… Ты не грубиян, ты добрый и чуткий мальчик…»
Я мучительно вспоминал ее имя, но что-то мешало, кто-то потряс за плечо, я открыл глаза и, вспомнив, выкрикнул — «Елена!» Небритое лицо механика отпрянуло, заулыбалось.
— Какая еще Лена? Просыпайся, командир, из штаба приехали.
Я рывком сел, отбросил влажный чехол, нашарил пояс с пистолетом, пристегнул и увидел все — аэродром в ночи, штабную землянку, укрытую плоскостями «юнкерса», и копающихся людей на фоне зарева под брюхом штурмовика, и черные сосульки бомб, въезжающих в его брюхо. Я понял, что лететь придется, но поздновато, уж рассвет, и сердце заныло, как бы приобретая вес. Я знал, что не выживу, война — черная, бездонная, бескрайняя — в конце концов заберет и меня. Я даже знал, куда в меня попадет. Одни поджимали ноги, зная, что попадут именно в ноги, иные ладонями закрывали глаза, я же деревенел, втягивал голову и тер затылок. Меня должны были убить в спину.
Я жадно докуривал предполетную самокрутку, а от «виллиса», черневшего у землянки, приближались три силуэта.
Комэска глухо бубнил, что лететь поздно, — уже рассвет. А напористый тенорок с восточным акцентом возражал:
— Нэ-обходимо, те же полетят.
— Те — штурмовики, броня, понимаете? И летят с сопровождением истребителей, а это — тряпка, фанера и эмалит, понимаете? Из него первый же «мессер» факел сделает.
— Ты трус, капэтан, пэред твоей мордой пистолетом трусить надо.
— А что вы еще умеете? — пробубнил комэска и обиженно замолчал.
Стало слышно, как под их ногами шуршит трава. Мне было обидно, что комэска, боевой летчик, а так плохо думает обо мне. А может?.. Может, он видит, что мне действительно страшно и что я никак не могу привыкнуть; внезапная ярость перехлестнула через край, и я решил во что бы ни стало лететь. Когда они подошли, я лихо откозырял, но адыгеец майор отмахнулся и запросто пожал мне руку.
