— «Бостоны», — определил я, — идут тройками.
Кто-то отсчитывал за спиной — «девяносто шесть, девяносто девять…», ниже, вторым эшелоном, шли «пешки», при виде хищных оскалов их кабин, сверкающих в солнечных лучах, к горлу подкатывал ревнивый холодок.
Я был влюблен в двухмоторную, удивительно красивую своими обводами машину и никогда бы не признался, что напоминает она мне ту женщину из Австралии, виденную в юношеских грезах. «Пешка» ошибок не прощала и не любила парашютистов, редко оставляла их живыми, но гордая, неприступная, она бы покорилась штурвалу в моих руках. Потому что не может быть иначе, потому что я очень люблю ее и смотрю на нее с суеверным страхом, но я был истребителем, и мне никогда не удастся подержаться за ее рогатый штурвал. «Эти дадут!» — раздалось за спиной, и голос отсчитывал: «двести двадцать, двести двадцать одна».
Низом, из-за сиреневой щетины леса пошли штурмовики, от их низкого бормочущего рева ветки роняли снег, и он оседал розовой искрящейся кисеей. Винты отзвенели над белой равниной, и все взоры обратились на меня, а я увидел Фатеича в его бараньей душегрейке навыворот и несказанно обрадовался ему. Фатеич, юродиво щеря желтозубый рот, швырнул в меня снежком. Снежок не долетел, развалился, а Фатеич не устоял и сел в сугроб. На бледных лицах контрразведчиков появилось подобие улыбки. Я помог ему встать и, пока он протирал очки, глаза его в зеленых трясинках были большими, добрыми, а лицо беспомощным и растерянным. В эти минуты я жалел его беспочвенной жалостью, но еще больше жалел, когда он, бледнея, заглядывал мне в глаза и спрашивал, заискивая:
— А девок у тебя, Фелько, много было? Почитай, всех официанток перепортил, ведь красавец ты!
Я отряхнул его сутулую спину, а он приговаривал, ударяя на «о»:
— Ай да Фелько, ай да чертушко! Любушко ты мое! Удрал от «мессершмитов»! Знаю, знаю, все знаю!
Я ж, уверенный в себе, широко расставил ноги в теплых унтах из собачьего меха, а новая портупея поверх дубленого полушубка, очки на шлеме и планшет у колена демонстрировали мою авиационную принадлежность. Из-за кирпичного лабаза с той стороны площади не в ногу вышел строй, над ушанками, подскакивающими вразнобой, монументом плыл торс командира на лошади. Они поравнялись, и я разглядел взводного: в полушубке, через плечо с противогазной лямкой, он ехал без седла на огромном трофейном битюге. Командир глянул на меня из-подо лба, перевязанного грязным бинтом, и поприветствовал, приложив руку к ушанке. Навстречу из-за краснокирпичного здания штаба по два в ряд вышли пленные. При виде наших фронтовиков, небритых, красноглазых от бессонницы, немцы сходили в глубокий снег, тупо глядя под ноги.
