В Сандре ничто не позволяло предугадать ту элегантную пассажирку, которая сегодня так мило поправила меня («Александра»), когда я вспомнил ее имя в заваленном цветами аэропорту Ниццы, среди гула реактивных самолетов и беспощадного света мистраля. Это была настоящая дикарка.
Тогда еще не знали джинсов, она носила синие рыбацкие штаны с разрезом у щиколотки на корсарский манер, и по ее золотым от загара плечам струились длинные волосы, отливавшие кордовской кожей. Поскольку Эрик и Сандра всегда держались вместе, в глаза бросалась редкая цветовая гармония их шевелюр: солома и красное дерево; рядом со своим нордическим спутником девушка выглядела чуть ли не брюнеткой.
У Эрика было гладкое, еще детское лицо с голубыми глазами, тоже более светлыми, чем у его подруги. Он должен был еще возмужать, этот будущий викинг, возмужать и раздаться вширь, ибо тело у него было еще хрупким и сухощавым, да и лицо — чуточку кукольным; довольно частый для парней его возраста контраст. За табльдотом — да, да, этот древний обычай еще сохранился в ту пору — я узнал, что он учится в Нанте, а она работает секретаршей в системе снабжения.
Меж тем постояльцы гостиницы «Пляж» относились к юной чете весьма враждебно.
В разговорах этих молодых людей, в их жестах — вполне, впрочем, сдержанных, — в их взаимной нежности, а еще больше в их молчании было нечто скандализировавшее других постояльцев — инспектора экономического контроля и его жену; жандармскую чету (я хочу сказать, жандарма и его жандармшу, пикантную пухлую брюнетку), владельца гаража из Манта с супругой и еще нескольких человек, из которых мне запомнился только местный учитель, столовавшийся тоже в гостинице.
Почему же скандализировавшее?
Господи, да, конечно же, потому, что этим двум славным птичкам было совершенно наплевать на продуктовые карточки, на трудности с одеждой, на кончившуюся войну и на мировые катаклизмы. Хотя радио, конкурировавшее с оклеенным картинками механическим пианино, могло часами передавать «Симфонии любви» и бесчисленные песенки про любовь, но любовь на нашу часть планеты еще не вернулась. В любви таилось что-то нестерпимо чуждое. Оттого-то все и глядели косо на этих детей, уж очень свободных от всяческих пут, но сами дети ничуть об этом не тревожились, что только подогревало ощущение скандала.
Я сильно подозреваю, что всем этим окружавшим нас людям так же не было никакого дела до шести проглоченных вечностью лет, как и до вечных ветров старушки Атлантики…
