― Просто так, — ответила Алена. И, взглянув на него честными глазами, еще раз соврала для большей убедительности: — Просто так, Сережка… А тебе там ничего не показалось?
Сергей хотел прикрыть дверь, через которую доносились голоса женщин, Алена упредила его:
― Ты побудь с ними, Сережка, ладно? А я хоть чай разогрею. — И она тронула рукой пряжку своего белого пояса, давая понять, что ей надо переодеться.
― Ладно… — меланхолично сказал Сергей. — Только ты другой раз хоть предупреждай: может, придется где драться?
― А ты что, драться не умеешь? — поинтересовалась Алена.
Сергей кашлянул, потому что першило в горле, пригладил волосы на затылке и демонстративно вышел.
Бабки тем временем (или тетки? Кто их знает, когда взрослые люди бывают еще пожилыми, а когда наконец стариками) комментировали события.
Лешкина мать выглядела моложе других даже сейчас, потому что не работала при муже и устроилась после его смерти в потребкооперацию, на дворе ни свиней, ни коровы не держала. А гости ее, в одинаково белых косынках, в широких юбках ниже колен, с иссеченными ветром лицами и жесткими, коричневыми руками, казались намного старше, хотя были скорее всего ровесницами ей.
Сергей устроился в сторонке, возле накрытого плюшевой накидкой телевизора, и в суть разговора не вникал. Но потом, когда одна из женщин заговорила о Лешке, он прислушался.
Тетка Валентина Макаровна сидела на кровати, лицом к Сергею, женщины на табуретах, — против нее, и Сергей видел их со спины.
― Я же и то… — сказала тетке Валентине Макаровне ближняя к двери, на чьей косынке еще угадывались выцветшие лепестки голубых незабудок. — Как Ванюшка толкнул меня: сходи, мол, чтой-то корова забеспокоилась… Поднялась, выхожу на крыльцо… Около дома твоего, гляжу, блысь огонек — вроде спички… Теперь-то, как Федоровна сказала, что Лешка твой аккурат там, на тропинке был, — это он, значит… А тады мне и в голову ничего… Зашла к коровенке, вернулась в избу… И тут пожар…
Федоровна, которую говорившая подтолкнула локтем, ссылаясь на ее осведомленность, горестно покачивая головой, перевела разговор на другое:
― К Татьяне ить одноверцы ее захаживали: про страшный суд, про знамения — это от них она. Я аккурат одного видела… Как стемнеет — они к ней… То ж чего б она в хоромину свою в теми-то заглядывала?.. Мож, кто был, однако?.. А по мне эти знамения, раз бога нету, — к чему теперь?
― Ой, попомните меня, — звонким голосом вмешалась третья, что сидела ближе к окну, — одна беда не ходит! Гришь, врет святое писание? А вот одно к одному: чует мое сердце — ищщо чевой-то, однако, будет!
