И трепещут до самых кончиков пальцев.
Первосвященник сжимает их, чтобы ощутить прикосновение. Он складывает ладони со скрещенными пальцами. Он изобретает молитву со сложенными руками.
*
Любовь требует прикосновений.
Любовь хочет затеряться в отсутствии расстояния. А зрение требует расстояния.
Слух, обоняние, осязание расстояния не допускают.
Тело немедленно начинает раздирать внутренний крик. Точно так же его поражает внезапная тишина. Вот что значит отсутствие расстояния.
Через подрагивающие ноздри тело немедленно бывает поражено сортирной вонью.
Душа опьяняется в секунду, на удивление быстро, роскошным ароматом жимолости, взбирающейся по решетке.
Пальцы мгновенно обжигаются горячей электрической плиткой, к которой они внезапно прикоснулись.
И их тут же успокаивает атласная кайма по краю покрывала, которой, словно самой гладкой, самой натянутой, самой голубой, самой непристойной, самой любимой кожей, обрамлена кровать.
*
Любовь ищет во тьме пальцами.
То, что любовь ищет этими пальцами во тьме, — это то самое, что прерывает речь.
Это разрушенный дом, темный день, бессонная ночь. Это М. Это то, о чем я говорю. Это затмение, солнце-луна. Это грозовая огненная ночь. Все, что замыкается, когда мужчина и женщина прикасаются друг к другу, удерживая желание, внятно свидетельствует о существовании того, что называют любовью.
*
Три контрмира постепенно освобождаются от вымыслов, изобретенных женщинами и мужчинами о своей любви (о чрезмерной любви, которая угрожает им, о сумасшедшей любви, которая их порабощает): ночь, тишина, отсутствие снов.
Так страстная любовь связана с очень древним, доисторическим, таинственным иконоборчеством.
*
Все зрительные ритуалы смещаются и действуют там, где ночь растушевывает, размывает, сплавляет воедино, впитывает, поглощает тех, кто не боится полной тьмы источника. Их источника. Любовь затягивает во тьму (пещеры, вульвы, пространства позади глаз внутри черепной коробки), где все исчезает, чтобы раствориться под действием источника.
*
Вернуться в живородящую ночь, к тем, кто был создан во время копуляции, затем зачатия, затем вынашивания, словно лосось, восходящий к истокам из года в год по направлению к источнику, где он был икринкой.
Слову «источник» я предпочитаю слово «нерестилище».
Если я говорю, я вновь касаюсь покрывала, наивное использование которого смехотворно.
Использование речи смешно.
Недоступное пониманию множится. Все ошеломляет по нарастающей. Ничто не выражается по-настоящему при помощи речи. Потом мы стареем, но ничто не проясняется. Каждое растение, каждое животное, каждый запах, каждый отблеск, каждое слово, каждое имя, каждая весна все больше сбивают с толку.
