— Закройте этот портрет, прежде чем я войду, проговорил он торопливо, глухим голосом. — Вы помните, как он и тогда на меня действовал; теперь будет еще хуже после этого несчастья.
Я лучше прежнего понимал его чувство — сам довольно намучился с портретом и не без страха глядел на него. И так, я снял скатерть с небольшого кругленького столика, стоявшего у окна, и накинул ее на картину. Тогда только Грив вошел. Он сильно изменился. Лицо его было еще худощавее и бледнее, глаза и щеки впали; кроме того, он как-то странно сгорбился, и взгляд его выражал уже не хитрость, а какой-то ужас — точно у травленого зверя. Я заметил, что он ежеминутно поглядывал в сторону, как будто слыша кого-то за собой. Этот человек мне никогда не нравился, но теперь я чувствовал непреодолимое отвращение к нему — такое отвращение, что рад был вспомнив, как, исполняя его просьбу закрыть картину, я не подал ему руки. Я никак не мог говорить с ним без холодности, притом я решился объясниться с ним напрямик. Я сказал ему, что я конечно рад его благополучному возвращению, но что не могу просить его по прежнему бывать у нас, — что я бы желал узнать подробности смерти бедного Джорджа, но не позволю ему, Гриву, видеть мою сестру, — и в тоже время, по возможности деликатнее, намекнул на непристойность его поведения перед отъездом. Он выслушал меня очень спокойно; только глубоко, тоскливо вздохнул, когда я сказал, что должен просить его не повторять своего визита. Он был очевидно так слаб и болен, что мне пришлось предложить ему рюмку вина, и он с явным удовольствием принял мое предложение. Я сам достал из шкафа херес и бисквиты, и поставил на стол между нами; он налил себе рюмку и с жадностью духом выпил.
Мне стоило немалого труда заставить его рассказать мне о смерти Джорджа. Наконец он с явной неохотой рассказал, что они вместе пошли на белого медведя, которого увидели на ледяной горе, причалившей к берегу. Гора заканчивалась с одной стороны острием, как крыша дома, и отлогость выдавалась над страшной бездной. Они взобрались на самый верх, и Джордж неосторожно ступил на покатую сторону.
— Я звал его, продолжал Грив, — я просил его вернуться, но было поздно. Он пробовал поворотить назад, но поскользнулся. Последовала ужасная сцена, Сначала медленно, а потом все быстрее, он скользил к краю. Не за что было ухватиться — ни малейшего выступа или шероховатости на гладкой поверхности льда. Я скинул сюртук, и наскоро прикрепив его к ружью, протянул ему — не хватало. Прежде чем я успел привязать еще галстух, он соскользнул еще дальше и продолжал стремиться вниз с возрастающей быстротой. Я в отчаянии закричал, но не было никого по близости. Он понял, что участь его решена, — и только успел сказать мне, чтобы я передал его последнее
