«Слушая, как органные трубы пафосно выдувают последние триумфальные ноты победной песни, — писала я ему, — после торжественной и скорбной погребальной песни, я представляла, какой горькой насмешкой будут казаться торжественные церемонии по поводу наступившего мира тем, чьи близкие никогда уже не вернутся, на чьем горе выстроена эта победа, тем, кто заплатит своей скорбью за радость других. Интересно, буду ли я среди тех, кто радуется триумфу, или буду наблюдать за всеобщим весельем с разрывающимся сердцем, стараясь не слышать звуки радостных песен».
Высушив контейнеры, я подумала: «Слишком поздно пришла эта победа. Каким-то образом я знала, даже в Оксфорде, что так оно и будет. Почему все не могло закончиться разумно, в 1916-м, вместо пустых разговоров о перемирии и яростных дебатов находящихся в безопасности гражданских о том, что надо идти на Берлин? Победа пришла на пять месяцев позже… Или на три года? Война могла закончиться в прошлом июне, и тогда хотя бы Эдвард остался жив! Пять месяцев — это такой ничтожный срок, ведь Роланд погиб уже почти три года назад».
Но в День перемирия даже одинокий член семьи погибшего солдата, тонущий в черных волнах памяти, не мог остаться наедине со своими мыслями. Через мгновение после того, как залпы стихли и наступила неожиданная пульсирующая тишина, одна из медсестер-добровольцев моего отделения ворвалась ко мне во флигель.
— Бриттен! Бриттен! Ты слышала канонаду? Все кончено! Война закончилась! Пойдем на улицу, посмотрим!
Я автоматически последовала за ней. И стоя на тротуаре, по-глупому нерадостная, когда триумфальные залпы со стороны Вестминстера уже сменились нарастающими вдали криками толпы, я увидела, как со стороны набережной в сторону больницы быстро свернуло такси. Тут же раздались крики прохожих, зовущих докторов и медсестер: такси сбило на углу маленькую старушку, слушавшую, как и я, этот безумный шум мира, избавленного от кошмара, и не заметившую приближавшуюся машину.
Поспешив к ней, я увидела, что она уже отошла в мир иной. Как и Виктор в покойницкой, казалось, она усохла и стала похожа на ребенка со старческими чертами, но на маленьком, бледном как мел лице застыло выражение крайнего удивления, она смотрела на меня, как Джеффри[8] смотрел на санитара в те последние минуты тишины за рекой Скарп. Мне стало интересно, думала ли она, когда таксист сбил ее, о своих сыновьях на фронте, о том, что они теперь в безопасности? Через секунду подбежали санитары с офицером-медиком, и я вернулась в свое отделение.
