— Может, и вправду здоров, если о девках думаешь, — хмыкал санитар в бороду. — Только у меня приказ, лежи и помалкивай.
— А среди раненых девчат не было?
— Какое там, одни солдаты. Убило многих, беда. Ты еще везунчик!
В глазах у Огонька стояло мимолетное зрелище, увиденное им в овраге у позиции. Темноволосая скуластая милашка наставила ствол прямо на него, а карие глаза так и сверкали! Жуть, красотища! Прямо все внутри переворачивается, как вспомнишь. Голос у нее такой колючий, щиплет за душу. Что угодно отдашь, чтоб вновь ее увидеть.
«Скорей бы шлем напялить. Я сразу наших опрошу по кругу, слышал ли кто ее. Не может быть, чтобы она на связь не вышла! Даже если боится, все равно попробует».
Отчего-то Огоньку казалось, что Ларита будет его искать и звать. Ну беглая, ну и что? Граф Бертон не зверь, простит. Главное, найти ее, а там дело наладится.
Так, в мечтах и маете, доехал он до Гестеля, а там его вмиг определили:
— В лазарет!
Дружки из мужского корпуса, даже девчонки посмелей из женского сбежались подержаться за его носилки и спросить про бой у леса. Огонек тотчас притворился раненым героем, вытянулся на носилках, то и дело страдальчески закрывая глаза, словно от боли.
— Страшно было?
— Мрак. Наша самоходка в упор дала по черепахе. А та как шибанет лучами!
— Давай скорее поправляйся! Придешь, расскажешь.
— Нас завтра увозят.
— Куда?
— Не говорят. Жандармы прибыли, будут охранять. Здесь опасно.
— Тебя, наверно, в звании повысят!
Попасть в лазарет было всегда заманчиво. Этот монастырский корпус стоял в стороне, туда не пускали. Мало кому удавалось там побывать, потому что смолоду все здоровые как кошки. Но уж кто полежал в лазарете, те вспоминали и облизывались:
— Там такие сестрички ухаживают, прелесть. И подушку подоткнут, и с ложечки напоят. Есть даже дворянские дочки, с особого корпуса. Руки нежные-пренежные, как шелковые, а голоса будто хрустальные.
Огонек едва не подпрыгивал от нетерпения на носилках, предвкушая новые неслыханные впечатления. Ларита то являлась ему в воображении, то исчезала, а голова кружилась, или от ушиба, или от волнения.
— Кадет, вы можете подняться? — пропела милосердная сестра, вся в белом и черном, как монашка.
Огонек кивнул и ответил:
— Нет, ноги не держат.
— Мы вас переоденем в лазаретную одежду.
«О, ни за что! Давайте скорее!» — Он зажмурился. Сейчас они притронутся. Ай! Вот, притронулись. А почему так крепко?
Он распахнул глаза. Птички-сестрички сгинули, его раздевала сильная сухощавая тетка, годившаяся ему в бабушки. Левый глаз ее отсвечивал бельмом. Огонек икнул от ужаса.
