Дым плавал и в кабине. Касабури торопливо передвигал рычаги, пытаясь удержать машину на лету, но та неумолимо шла к земле. Впереди все застилала плотная пелена, но пилоту она мало мешала. Куда меньше, чем боль в отбитом месте.
Хотелось гаркнуть: «Задохнись ты, со своей брыкучей госпожой!» Но хотя на глаза слезы наворачивались, и вовсе не от дыма, Касабури кое-как сдержался.
— Кольцо на стене, — процедил он. — На стене справа.
— Что?
— Дерни за кольцо, безмозглая!
Хайта повисла на кольце всем телом, бухнула вторая очередь патронов.
— Тащи хозяйку сюда.
— Слушаюсь!
«Раньше бы так слушалась!»
В разрывах между дымных клубов мелькнул клок просветлевшего неба.
«Пора надеть очки, — щурясь, Касабури пошарил в нагрудном кармане и похолодел. — Мои очки. Она их разбила, змеюка!»
Рука извлекла осколки.
— Хайта! — позвал он, не оглядываясь. Кашляя, обе девчонки ввалились в кабину и задышали прямо за его спиной.
— Хайта, сейчас мы упадем. Я откину фонарь, а ты выдернешь третье кольцо. Надо бежать вперед. Там, за парком, стан Гиджа. Там входы.
Надо было продолжать, а зубы сжимались от обиды, и слезы текли по лицу.
— А меня примут в стане? — глухо спросила Хайта. — Не убьют?
Он замотал головой. Глаза уже сильно резал свет.
«Неужели придется просить их о помощи? Как стыдно! Умереть легче».
— Хайта, ты видишь? Глаза не болят?
— Щиплет, — призналась девчонка.
— Это дым. А я…
«Я только что хотел скинуть ее с высоты. Она не поможет».
— …я почти ничего не вижу. Скоро совсем ослепну. Проклятое солнце. Хайта, доведи меня до Гиджи. Пожалуйста…
Она ответила не сразу:
— Да, воин. Конечно. Я постараюсь.
Еле различая землю в щели между прищуренными веками, сквозь слезы, Касабури нацелил нос летуна в просвет среди деревьев. Сшибая ветви, черная махина вошла в зеленую гущу листвы, тяжко ударилась брюхом оземь и, пропахав широкую борозду, остановилась. Колпак упал, открывая выход из кабины.
Было раннее утро в Бургонском парке. Дым завесы клубился среди деревьев, над росистой травой. Птахи начинали свои запевки, а листья поблескивали в первых лучах солнца. Стали куриться трубы кухонь и пекарен. В дворцовой капелле ударил колокол, призывая к утренней молитве. У кордегардии рожок пропел: «К разводу караулов!» Кто примкнув штыки, кто вспрыгнув в седло, синие жандармы расходились и разъезжались по аллеям, сменяя невидимую ночную стражу. Поскакал наряд к северному краю парка, где виделось дымное облако.
Пробитые ракетой батареи летуна истекали кислотой. Вскоре она проела катушки, и летун вспыхнул призрачным голубоватым огнем, пламенем цвета незрячих глаз Касабури.
