Лидия лежала в полной тишине и смотрела в потолок. Всё-таки семейная жизнь – скучная вещь… Все дни одинаковые, как белые кафельные плиточки. Но разве она найдёт ещё раз то, что она так легко получила? Не в общагу же ехать или на съёмную квартиру? Мама говорила, что мудрость женщины – это терпение. Она согласна терпеть мужа, но его родственников... Получается, что она чужая в их доме, что устроила себе городскую прописку. Но ей-то на самом деле Андрей нравился очень.
Тишина сгущалась в комнате, как перед грозой. Было душно и тревожно. Неясно, как дальше жить, и всё, по сути дела, из-за ерунды. Почему она боится встать и пойти в гостиную включить телевизор? Почему ей не могут звонить её друзья и она никого не может пригласить в гости? Как дальше жить, ну совсем непонятно... Стать тенью. Извиниться и согласиться – значит пойти на попятную, и так будет всегда. О тебя постоянно будут вытирать ноги, строить по линейке… Не признаться в своём поражении – значит подвести итог своему браку. Свекруха будет капать Андрею на мозги, чего ей стоили только два последних дня! Свекровь демонстративно молчит и поджимает губы… Муж – на стороне матери. Одна во вражеском стане. А говорят, что муж стена, за которую можно прятаться! Какая уж тут стена! И сегодня свекровь совсем, похоже, и не дёргается по поводу отсутствия сына. Знать, мать он предупредил, это она бесится только.
Наконец, в замке послышался беспокойный поворот ключа. Лида облегчённо вздохнула и подумала, что она опять не знает, как себя вести. С одной стороны, её захлёстывала ярость, огромная, готовая всё смести и разрушить. А с другой стороны, пожалуй, больше всего на свете она боялась сейчас, что всё рухнет.
Андрей с независимым видом заглянул в комнату, взял домашнюю одежду и быстро вышел, будто опасаясь, что Лида с ним заговорит. Гремел на кухне посудой и хлопал холодильником… А чего хлопает? Она ему на сковородке всё оставила. Только разогреть. Она слышала, что муж включил телевизор и ушёл, видимо, смотреть кино с тарелкой картошки.
Лида чувствовала, что её лицо горит, точно после первого загара в ветреный день. И снова она начала западать в наваливающийся, будто душное одеяло, сон. И снился ей огонь, что внезапно вспыхнул от небрежно брошенной спички, пролетевшей мимо консервной банки на коврик из рогожки, описав огненную мёртвую петлю…
Сердце оттаивало в тёплой комнате, жгло глаза, и начала кружиться голова. Комната принялась медленно вращаться, всё убыстряя и убыстряя своё движение; к вращению теперь ещё добавилось лёгкое покачивание на просёлочной дороге. Потолок крутился, словно она находилась в ракете на карусели, все очертания были размыты и укутаны сгущающимся туманом. Комната теперь качалась, точно лодка. То волной морской тебя поднимает, то ухаешь с гребня в пенящуюся черноту. Будто летишь на качелях: то с замиранием сердца взлетая в поднебесье, то ещё чуть-чуть – и проделаешь полное сальто, сорвёшься в штопор, выпадешь за борт. Она вжималась в подушку, стараясь не шевелить головой и не разговаривать. Пыталась заснуть, понимая, что утром всё должно встать на место. К счастью, с ней никто и не говорил… «Господи… – подумала она, – и как маленьким детям может нравиться качание в люльке!»
