– Вот видите, Евгений Константинович, синие холмы. Там занимали оборону немцы. Они прорывались сюда, в низину, а подходы к своим позициям минировали. Вся степь в минах, до сих пор выковыриваем. Ночью по минным полям шли наши, хотели сбить с холмов немцев. Шли штрафники. Расчищая дорогу танкам. Шли и взрывались, оставляя проходы. Если пойдете по степи, увидите воронки. У этих воронок мы копаем. Снимешь дерн, а там кости штрафника. Еще сто лет искать, и всех не найдешь, – сказал поисковик с тяжелым вздохом. В его больших заскорузлых руках землекопа дрожал пластмассовый стаканчик с водкой.
Выпили сто поминальных грамм. Смотрели в солнечную синюю даль. Верхоустин был задумчив и печален, словно здесь, среди погибших штрафников, находился кто-то родной.
– Штрафники были воины Христовы, – сказал он, глядя на стаканчик, который упал со стола и летел в степь, подхваченный ветром. – Все миллионы погибших советских солдат, одолевших вселенскую тьму, были коллективным Христом. Они взошли на крест и спасли род людской. Православные ждут второго пришествия, а оно уже состоялось. Христос приходил на землю, сюда, в Сталинград. Вместе с солдатами бежал в атаку, горел в самолетах и танках, взрывался на минах в штрафных батальонах. Христос исходил эту степь. Можно найти среди воронок его следы. Перефразируя знаменитое четверостишие Тютчева, я написал мой собственный стих.
Верхоустин устремил глаза в туманную степь, наполнив ее синевой. Тихо прочитал:
Отягченный трехлинейкой,
Всю тебя, земля родная,
Бог в солдатской телогрейке
Исходил, благословляя.
Еще раз выпили из пластмассовых стаканчиков, заедая черным хлебом. А потом двинулись в степь. Поисковики, члены партии «Победа», жители окрестных селений. Все несли красные гвоздики. Клали цветы на землю, где когда-то гремели взрывы.
Лемехов наклонялся, опускал цветок туда, где когда-то ступала нога штрафника. Ему казалось, по степи, бессчетно, все в одну сторону, шагают люди, не касаясь земли. Перед ними, чуть выше их, прозрачней и невесомей, движется туманный столп света.
Вернулись в город и посетили монумент на Мамаевом кургане. Здесь случилось знамение. С Волги налетело облако тумана, накрыло курган, укутало изваяния, скрыло огромную статую Родины, воздевшую меч. Не стало видно ни меча, ни гневной, зовущей на бой головы. А в тумане чуть просвечивала женщина, опустившая покров на многострадальный город, и Лемехов, исполненный печали, чувствовал, как его лицо увлажняет прохладный туман.
