— И увезти в Германию, к родителям? Что они скажут вам?
— Ладно, ладно, Настя. Ты подумай. Я буду любить тебя. Жди, я приду...
— Только без любви...
Он засмеялся, начал опять шутить. Она, опустив голову, слушала его и думала: скорей бы избавиться от него. Потом он выпил еще две рюмки и, подзахмелев, все же ушел. В избе сразу стало словно чище: он унес с собой не только запахи чего-то казенного, до боли враждебного, но и обстановку напряженности.
Оставшись одна, Настя размышляла о том, как будет жить дальше: если он пришел сегодня, значит, придет и завтра, и послезавтра, начнет приставать, домогаться, и в конце концов она должна будет грубо выставить его за дверь. Но ведь он облечен властью, притом жестокой властью, в лучшем случае может сделать так, что ее уволят с работы и придется возвращаться в Большой Городец. А могут посадить в тюрьму или даже убить. Всё могут... А ведь она только что наладила подпольные связи и передает ценные данные партизанском штабу.
Пристают, потому что красива. Да, природа не обделила ее,— она по всей округе считалась самой видной девушкой. Многие парни заглядывались на нее, многие сватались, и только Федор Усачев завоевал ее сердце. «Ах, Федор, Федор, был бы ты жив, все бы бросила, перешла бы линию фронта и нашла бы тебя, непременно нашла бы!» Она подошла к зеркалу, прищурив глаза, смотрела на себя: несколько вздернутый нос, черные брови, волосы тоже черные, слегка вьющиеся на висках, и глаза голубые — небесной сини, на щеках легкий румянец,— да, она хороша. Как сейчас хотелось бы немножко быть подурней, постарше возрастом — было бы легче жить в этом страшном мире.
Но что делать? Надо как-то выкручиваться. А как? Она решила пойти на свидание к дяде Васе. Дом знала, где он живет, но ведь связь у нее через другого человека и с ним она не должна была встречаться. И все же пошла.
Он копал в огороде картошку. Увидев Настю, выпрямился во весь рост и пошел ей навстречу. С тревогой посмотрев на нее, спросил:
— Случилось что?
— Да нет, ничего особенного... Пришла за советом.
— За советом? — Он обтирал руки, будто мыл их водой. На пальцах — комочки земли, они обламывались и падали в траву, а он все обтирал руки, большие, узловатые, привыкшие к постоянной работе.— Ну что ж, пошли в избу...
Он внимательно выслушал ее и сказал:
— Даже очень хорошо, что к тебе этот Брунс пристает. Вертись, крутись, води его за нос, но только с умом все делай.
— Не спать же с ним в одной постели?
