— Ну как, скажи, как тебя зовут? — снова спросила она.
— Федя,— ответил он слабеньким голоском.
«Федя, Федя,— пронеслось в голове,— не может быть». Это имя было ей настолько дорого, что она прониклась необъятной нежностью к маленькому Феде. Ей показалось, что он и похож на того большого и сильного Федора, на мужа ее.
— Феденька, милый, откуда ты, из какой деревни? — спрашивала она мальчика.
Он слабо замахал сухонькой восково-прозрачной ручонкой, еле слышно прошептал:
— Из Плавкова. Деревню сожгли...
— А родители где?
— Сожгли и маму, и бабушку.
— А папа?
— Папа? — переспросил он. — Не знаю, где папа.
— Господи боже мой! — всплеснула руками Настя.— Осиротила война ребенка! Обездолила... — Она приобняла худенькое тельце Феди и горько заплакала.
Через несколько дней маленький Федор начал совсем оживать. Он уже бегал по комнатам и радостно лепетал:
— Мама. Я хочу, чтобы жива была мама...
Насте было радостно глядеть на него и в то же время горько, очень горько... Заменить мать Федору она не могла, должна была пристроить его где-то, куда-то определить, чтоб не погиб ребенок, а сама должна пойти туда, куда ее пошлют.
В один из субботних дней Настя снова была в кабинете у Брунса. Гестаповец строго смотрел на нее, подошел совсем близко, смотрел, словно бы просвечивал глазами насквозь. Настя хладнокровно выдержала пристальный взгляд фашиста. Он отошел к столу, полистал какие-то бумаги и, повернувшись к ней, жестко сказал:
— Сестру вашу, к сожалению, выпустить на волю не можем.
Настя вся подалась вперед, она не знала, что сказать. Брунс заметил, как она волнуется, переживает, и уже тише проговорил:
— Пока не можем...
— Почему? — вырвалось у нее.
Он знал почему, но не хотел сказать, не мог этого сейчас сказать по некоторым
соображениям. И она догадывалась, почему он не мог: велось следствие, многие были арестованы, многие подозревались...
— Не доверяете? — спросила она.
— Нет-нет! Почему же? — замахал рукой гестаповец. — Я, Анастасия, вам вполне доверяю. Мы вас уже проверили. По всем каналам. И могу вам сообщить приятную новость. — Он с минуту помедлил, отошел к окну, поглядел на улицу и, круто повернувшись, сказал: — Принимаем вас переводчицей в жандармерию. У нас есть переводчики. Надежные люди. Но работы стало настолько много, что мы не справляемся. Приходится работать ночью. Притом выезжаем на периферию. Могут быть командировки. Согласны?
— Я подумаю,— сказала она. — Работа мне нужна, но некоторые обстоятельства меня удерживают...
