Так думала она, когда шла к Рысьим Выселкам, и не заметила, как подошла. Маша Блинова обтирала мокрой тряпкой бидон, на лужайке горел костер, над ним, держась на подставках, висел черный котел, в котором подогревалась вода. Кругом было тихо, лишь слепни кружились назойливо, не давая покоя всему живому.
— Пришла? — спросила Маша. — Домой торопишься?
— Пойду,— сказала Настя. — Ты тут за уткам пригляди, чтоб не одичали, не отбились...
— Ладно, ладно. От мужа-то не слышно чего?
Про мужа, про Федора своего, Настя давно ничего не слыхала.
— А что? Почему спрашиваешь?
— Мой-то Гешка, говорят, жив. Видели его под Псковом. В лагерях сидел, в
немецких. Без ноги, говорят. Может, и твой Федор жив? Ненароком объявится!
У Насти кольнуло в груди. Муж, Федор! Как проводила жарким июльским полднем, получила несколько писем, а потом немцы заняли деревню, и весточек — никаких. Живой или мертвый Федя — она не знала. На фронт уходил вместе с Геннадием Блиновым. И вот объявился Гешка. А Федор? Что с ним, где он?
А Маша улыбалась и смотрела на нее счастливый глазами:
— Жду Геннадия со дня на день, гляди, прискачет! Раз живой — обязательно объявится. Он уж такой у меня, Геша. Где бы ни мотался, а к дому всегда стежки-дорожки проложены. Гляди, придет и твой.
— Живой ли?
— Может, и живой. На свете каких чудес не бывает! Только жди, Настенька, жди.
У Насти сладостно потеплело в груди. Хорошо б хоть одним глазком взглянуть на него, ободрить теплым словом.
Глава четвертая
Гешка пришел, точно с неба свалился, всем на удивление: как это он, безногий солдат, прикостылял от железнодорожной станции, такую даль и на костылях? Мария вскрикнула, увидев мужа, бросилась на шею, запричитала:
— Гешенька, Геша... Без ноги!..
Гешка растерялся, костыли загрохотали, и сам он чуть было не упал, Мария усадила его на лавку. Пришли соседи, а в полдень уже набилась полная изба. Бабы всплакивали, утирая платками глаза, старики трясли Гешку за руку, приговаривая:
— Ну, вот и вернулся... Как же ты ухитрился-то?
Гешка ухмылялся, теребил грязной пятерней голову, глядел на односельчан виноватыми глазами.
— Сквозь ад прошел,— отвечал глуховатым голосом. — Не знаю, как и в живых остался... По лагерям мотало месяцев шесть. Молодуха одна пожалела, приходила в лагерь, харчишки носила. А потом немцы выпустили: ненужным оказался, словно бы кочерыжка обглоданная, безногий-то. Ни на работу, ни еще куда. Ну, и отдали меня той женщине. Спасла. Подкормила. А теперича вот дома...
