В четвертом классе был танцкласс. Маша выпросила позволения не участвовать в нем и уселась готовить уроки к следующему дню.
— Что ты долбишь французскую грамматику? — обратилась к ней брюнетка, также не учившаяся танцам. — Оставь! Будем лучше вместе читать! Брат дал мне одну книгу, чудо, как интересно! Другим не нравится, потому что не очень понятно, a ты, кажется, умная, как я заметила. Вместе-то нам будет легче разобрать, в чем дело!
Маша, конечно, с радостью приняла это предложение. Обе девочки начали читать вместе, дожидаясь друг друга на повороте страницы, громко прочитывая выражения, казавшиеся им неясными, силясь то растолковать их друг другу, то общими силами дойти до их понимания. Час пролетел для них незаметно, и Наденьке, вернувшаяся от танцев с раскрасневшимися щечками, застала их в серьезной беседе.
— Что это, Жеребцова, ты, кажется, уже подружилась с Федотовой? — вскричала она.
— Не подружилась еще, — серьезно отвечала Жеребцова, — a познакомилась и очень этому рада, — она умный человек.
Те неприятности, которые Маше приходилось переносить от подруг, отравили бы жизнь многих девочек, но ей они казались неважными; для нее часы, проводимые в гимназии, были самыми спокойными и счастливыми часами в целом дне. Настоящее мученье для нее начиналось по приходе к Негоревым: там ей приходилось в одно и то же время играть роль и гувернантки, и горничной Настеньки. Если Настенька влезала на стол, подходила близко к затопленной печке, или делала какую-нибудь шалость, Маше говорили:
— Что же это вы не глядите за ребенком, как можно позволять ей это делать!
Если галоши Настеньки были не вычищены или вещи не убраны, Маша получала строгий выговор. Заставлять избалованную девочку готовить заданные уроки было очень трудной задачей. Придя из гимназии и сытно пообедав, Настенька часа два отдыхала, болтала с матерью и с кухаркой, играла с котенком, перебирала свои игрушки, и в это время Маше нечего было думать приняться самой за книгу. Беспрестанно приходилось ей то исполнять разные мелкие поручения, то разговаривать с Настенькой, то просто стоять около нее и «не давать ей шалить». Наконец, удавалось ей усадить девочку за книгу. У Настеньки были плохие способности и ни малейшей охоты к учению. За уроками она зевала, смотрела по сторонам, под разными предлогами убегала от своей молоденькой учительницы, или уверяла, что Маша требует от нее слишком многого, чего в гимназии вовсе не спрашивают. Иногда она принималась плакать и жаловаться на головную боль; тогда ее нежная маменька упрекала Машу, что она мучит ребенка, что она не умеет облегчить для нее заданной работы; когда Маша теряла терпение и позволяла девочке лениться, и Настенька получала в гимназии дурные баллы, в дело вступался строгий отец. Он грозил дочери розгами и кричал, что Маша даром берет деньги, что она, должно быть, сама лентяйка, и оттого не может приучить девочку к прилежанию. Никогда не удавалось Маше вырваться от Негоревых раньше девяти часов вечера. Она выходила от них усталая не столько от занятий, сколько от разных неприятностей, не успев даже посмотреть тех уроков, какие самой ей нужно было готовить к следующему дню; она спешила домой, но и там ее ждало мало радостей, ей не скоро удавалось отдохнуть.
