— Хорошо, оставьте их там и, главное, не подходите с огнем к тюкам.
«Значит, это легко вспыхивает, как кисея и газ? — подумал Жильдас. — А между тем тюки тяжелы, как свинец. Удивительные вещи здесь происходят, право!»
— Милый друг, — сказал Лебрен жене, — нам надо поговорить. Не пойти ли в твою комнату, пока Жаника будет тут накрывать на стол? А вы, Жильдас, закройте ставни в магазине. Сегодня уж не удастся поторговать.
— Закрыть магазин? О, сударь, вы совершенно правы! Я сам давно думал об этом.
Ион побежал исполнять приказание хозяина, который крикнул ему:
— Только не заставляйте ставнями входную дверь, потому что ко мне должны прийти! Приходящих вы приведете в комнату за магазином и скажете мне.
— Слушаю, сударь, — ответил Жильдас со вздохом. Он предпочел бы, чтобы магазин был закрыт совершенно, а входная дверь заперта железным засовом.
— А теперь, мой друг, — сказал Лебрен жене, — пойдем наверх в твою комнату.
Уже почти совсем стемнело. Вся семья собралась в спальне Лебрена и его жены.
— Милая Генори, — сказал Лебрен торжественным голосом, — мы накануне важных событий.
— Я так и думала, мой друг, — ответила задумчиво жена.
— Вот в каком положении дела в данный момент. Тебе надо знать это, чтобы судить о том, правильны ли мои решения или нет. После трех месяцев, в течение которых устраивались банкеты реформистов, депутаты призвали вчера народ на улицы. Но мужество изменило этим агитаторам в последнюю минуту, и они не решились явиться на ими же самими назначенное свидание. Мы не удовольствуемся теперь мелочными уступками и полумерами. Народ хочет свержения монархии, хочет республики, добивается политических прав для всех. Мы желаем доступного для всех образования, благосостояния, работы, кредита, открытого для всех, кто заслуживает его честностью и работой. Вот чего мы желаем, жена. Правы мы или нет?
— Правы, — сказала госпожа Лебрен твердым голосом, — совершенно правы!
— А теперь я тебе скажу, чего мы не желаем. Мы не хотим, чтобы всего двести тысяч избранных и привилегированных избирателей одни решали судьбу тридцати восьми миллионов пролетариев и мелких собственников. Ведь это то же рабство, ведь точно так же наши предки были крепостными у кучки пришлых завоевателей, которые грабили и эксплуатировали их в течение двадцати столетий. Мы не желаем выборного или промышленного феодализма, точно так же как феодализма прежнего, как отношений завоевателей к покоренным. Правильно ли я говорю?
