Ранние стихи, составившие раздел «До н. э.», прочитываются в этом смысле как контрастно светлый фон для стихов поздних, где господствуют – и с перебором господствуют! – раздражение, раздражительность и раздраженность.
Взгляд поэта, как это и предписано национальной традицией, опускается в толщу русской истории:
Мы шли к отеческим гробам,
А тут бедлам, —
проникает в толщу российского этноса:
Родства не помнят – ни Ивана,
Ни Моисея, ни Ноя, – к чему им эти пазлы!
Все то, что тяжелей стакана,
Заведомо из рук выскальзывает.
Их вид смешон, убог, нелеп,
И образ жизни почти что скотский.
Они только и делали, что сеяли хлеб,
Но в холодную землю ложились не хуже,
чем предки Бродского.
Надо ли говорить, что финальный вывод этих экскурсов в то, что дано по праву и по обязательствам происхождения, у Алексея Улюкаева остается всецело в пределах классической парадигмы:
…я лучше с ними буду пить горькую,
Чем без них – дольче виту.
Или вот еще:
Так жизнь гнобят – свою, чужую.
Совсем не понимают нас
И нажираются на раз,
Падут – и в ус себе не дуют.
…Но я люблю их.
Вот весь сказ.
Примиряющие уроки Лермонтова (Люблю отчизну я, но странною любовью. / Не победит ее рассудок мой…) и Блока (Да, и такой, моя Россия, / Ты всех краев дороже мне) усвоены автором «Чужого побережья» накрепко, приняты как самая что ни на есть последняя истина. Но читателю, и в этом сила стихов, их самородность, передается не только финальный вывод, но и то, с какой надсадой, с каким раздражением и превозмоганьем самого себя достигается этот вывод.
Хотя… Если соотечественники, свойственники и сродственники совсем не понимают нас, то, может быть, и в самом деле есть какая-то ошибка в наших душах? И это еще один предписанный традицией маршрут: зрачками в душу.
Следуя этим путем, многие и многие русские поэты-современники за тридцать лет, «пропущенных» автором «Чужого побережья», наговорили о себе столько гадостей, понараскрывали в себе столько богомерзких тайн, что напрочь утратили возможность (и желание) хоть в какой-то мере служить нравственным ориентиром для читателей. Этот вариант бессудной расправы с самим собою – я правду о тебе (и, в особенности, о себе) порасскажу такую, что хуже всякой лжи – не по Алексею Улюкаеву. Говоря о себе, он в стихах откровенен, но не бесстыден, открыт, но не распахнут, и, видит Бог, этому неприятию лирического эксгибиционизма, вошедшего в моду, этой нравственной опрятности и сдержанности веришь больше, чем лихой исповедальности, где всё – будто (и действительно) на продажу.
